— Лучше тебе? — спросила Элиза.

— Да… Как вы узнали?

— Да мы не узнавали, Август Августович, — за Элизу ответил Алексей. — Мы ведь вашу карету встретили уже далеко за Нарвской заставой, на дороге уже. Елена как сказала нам, что вы ее отправили одну, так нам стало сразу все понятно. А до того мы не знали… Только Элиза Эмильевна с утра была сама не своя а часов в девять утра говорит мне: «Алеша, вели запрягать! Едем навстречу им! Я не выдержу…» А как выехали уже, так она вдруг решила обязательно доктора взять с собою.

— Да, и мне пришлось, не закончив завтрака, спешно собрать этот саквояж и отправиться с ними! — усмехаясь, проговорил Деламье. — Я пытался объяснить мадам, что ее поведение совершенно неразумно и выходит за всякие рамки человеческого поведения, что нельзя доверять инстинктам и предчувствиям, что современная наука отрицает значение таких импульсивных побуждений, но мадам де Монферран повела себя еще неразумнее, мне даже стыдно сказать, как…

— Я встала перед ним на колени! — прошептала Элиза.

— Ну да! — Деламье покраснел. — Вот именно… Тут уже я отбросил логику, оставил завтрак… Кроме того, мсье Самсонов, явившийся в дверях подобно Зевсу, заявил, что забудет всякую благодарность по отношению ко мне, и, если я не пойду с ними сию минуту, он меня возьмет в охапку и силой впихнет в карету.

— Вы все сумасшедшие! — еле слышно сказал Монферран. — Вы же погибнете… Это смертельно, понимаете?

— Поживем — увидим! — усмехнулся доктор. — А между прочим, мсье, с чумой я знаком давно: я начинал практику в Египте, в чумном лазарете… И сейчас у меня уже есть надежда. Если вы до сих пор живы и в сознании, то можете и не умереть. Одного я боялся: лекарство, которое я вам дал, очень сильное, сердце могло не выдержать. Но выбора не было.

Огюсту вновь стало плохо, судороги усилились, жар нарастал.

— Я умираю! — глухо сказал он.

Деламье молчал, нахмурясь, по-прежнему сжимая пальцами его запястье, затем повернувшись к переднему окошечку кузова, крикнул:

— Быстрее! Еще быстрее!

— Гоню во всю мочь! — отозвался кучер.

И пробормотал тихо, так, что седоки не могли его услышать:

— Будешь тут гнать, когда чума за спиною!!!

Карета вихрем летела мимо озера, к имению.

— Элиза, выслушай меня, — твердо сказал архитектор. — Ты помнишь мое завещание?

— Помню, — подавляя дрожь, ответила она.

— Ты будешь просить царя, чтоб он разрешил меня похоронить в склепе под собором?

— Ты сомневаешься в этом, Анри? — она взяла его за руку.

Монферран улыбнулся, но губы его свела в этот миг судорога.

— Лиз… не отпускай моей руки… не отпускай, прошу тебя… Собор будет освящен только через год… Ничего! Пусть через год. А если он откажет…

— Разве он может отказать? Это твое святое право.

— Здесь другие законы, Лиз… Если так, то тогда — в Париж… Понимаешь? Кладбище для иностранцев я здесь не заслужил… Отвезешь меня? Обещаешь?

— Да. Но как ты можешь, как ты смеешь умирать до его освящения?!

— Не могу… не смею… Деламье, Деламье! Один год! Мне нужен только один год! Умоляю вас!

Доктор молчал.