— Привет, — говорю ему. Он ставит коробку на бортик прицепа, и я протягиваю ему руку. — Генри Робинсон меня зовут. Только приехали?

— Вчера днем, — отвечает.

— Ну и поездочка! — говорит эта женщина. — Четырнадцать часов тащились из Сан-Франциско из-за этого чертова прицепа.

— Ну и ну! — говорю и качаю головой. — Из Сан-Франциско? А я как раз прошлый год ездил в Сан-Франциско, дай бог памяти, в апреле или в марте.

— Вот как? — говорит она. — Правда? И что же вы делали в Сан-Франциско?

— Да ничего особенного. Езжу туда раза два в год. Посмотреть бейсбол, я за «Гигантов» болею, или на Рыбачью Пристань. А больше вроде и ничего.

Помолчали. Марстон что-то выковыривал из травы носком ботинка. Я было двинулся прочь. А тут вдруг детишки. Приспичило им в тот момент выскочить из двери и гнать по веранде со всех ног, наперегонки. Да с криком. Когда грохнула стеклянная дверь веранды, Марстон так и вздрогнул, чуть из штанов не выпрыгнул. А женщина стоит себе, руки на груди скрестила и даже бровью не поведет. Холодная как ледышка. Марстон — он паршиво выглядел.

Что-то с ним было нехорошо. Знаете, возьмется что-нибудь делать, засуетится, тыща ненужных движений, да все как-то срыву, с маху, а дело ни с места. И взгляд странный, то на вас остановится, то в сторону скользнет, то снова на вас.

Детишек трое — две девчушки кудрявенькие, лет четырех-пяти, и парнишка, совсем малыш, за ними хвостиком.

— Какие ребятишки симпатичные, — сказал я. — Ну ладно, надо мне дальше двигать. Вам, думаю, захочется фамилию на почтовом ящике сменить.

— Верно, — сказал Марстон, — верно. Займусь этим через денек-другой. Но мы не ждем пока писем ниоткуда. Во всяком случае, не скоро.

— Ну, как знать, — говорю, — всякие штуки выкидывает эта старая почтовая сумка, когда и не ждешь. Не вредно и подготовиться. — Я было двинулся прочь. — Кстати, если ищете работу, я могу подсказать, к кому обратиться на деревообделочном у Симпсона. Там у меня друг мастером. Он может за вас словечко замолвить… — Я стал спускать на тормозах, потому, вижу, им это все до лампочки.

— Да нет, спасибо, — говорит.

Тут она вставляет:

— Да не ищет он работу.

— Ну ладно, тогда до свиданья.

— Пока, — говорит Марстон.

А она — ни словечка.

Это, значит, было в субботу, как раз накануне Дня памяти. В понедельник нам дали выходной, и я не был в том квартале до самого вторника. Не скажу, чтоб я очень удивился, когда увидел, что прицеп во дворе как стоял, так и стоит. Но что до сих пор не разгружен — это уж ни в какие ворота! Какие-то вещички, примерно треть того, что там было, перекочевали на веранду: кресло, кухонный хромированный стул и большой картонный ящик с одеждой. Он стоял открытый. Еще какая-то часть, думаю, была внесена в дом, а остальное — не меньше половины — так и ни с места. Ребятишки подбирали с земли какие-то палочки, стучали по крыльям прицепа, вроде гвозди забивали, лазали в него через откинутый задний борт, снова вылезали. Папочки и мамочки нигде и видно не было.

В четверг я опять увидел этого парня во дворе и напомнил про почтовый ящик.

— Никак не соберусь, — говорит. — Все руки не доходят.

— Ну да, — говорю. — Все-таки времени требует. Когда переезжаешь на новое место, столько всего надо. Коулы — это те, что раньше здесь жили, выехали всего за два дня до вашего приезда. Ему предложили хорошую работу в Юрике.