– Что за «хвакт» еще? что за факт ты открыл?

– Да это, отец Савелий… зачем вас смущать? Вы себе читайте свою Буниану и веруйте в своей простоте, как и прежде сего веровали.

– Оставь ты моего Буниана и не заботься о моей простоте, а посуди, что ты на себя говоришь?

– Что же делать? хвакт! – отвечал, вздохнув, Ахилла.

Туберозов, смутясь, встал и потребовал, чтоб Ахилла непременно и сейчас же открыл ему факт, из коего могут проистекать сомнения в существовании бога.

– Хвакт этот по каждому человеку прыгает, – отвечал дьякон и объяснил, что это блоха, а блоху всякий может сделать из опилок, и значит все-де могло сотвориться само собою.

Получив такое искреннее и наивное признание, Туберозов даже не сразу решился, что ему ответить; но Ахилла, высказавшись раз в этом направлении, продолжал и далее выражать свою петербургскую просвещенность.

– И взаправду теперь, – говорил он, – если мы от этой самой ничтожной блохи пойдем дальше, то и тут нам ничего этого не видно, потому что тут у нас ни книг этаких настоящих, ни глобусов, ни труб, ничего нет. Мрак невежества до того, что даже, я тебе скажу, здесь и смелости-то такой, как там, нет, чтоб очень рассуждать! А там я с литератами, знаешь, сел, полчаса посидел, ну и вижу, что религия, как она есть, так ее и нет, а блоха это положительный хвакт. Так по науке выходит…

Туберозов только посмотрел на него и, похлопав глазами, спросил:

– А чему же ты до сих пор служил?

Дьякон нимало не сконфузился и, указав рукой на свое чрево, ответил:

– Да чему и все служат: маммону. По науке и это выведено, для чего человек трудится, – для еды; хочет, чтоб ему быть сытому и голоду не чувствовать. А если бы мы есть бы не хотели, так ничего бы и не делали. Это называется борба (дьякон произнес это слово без ь) за сушшествование. Без этого ничего бы не было.

– Да вот видишь ты, – отвечал Туберозов, – а бог-то ведь, ни в чем этом не нуждаясь, сотворил свет.

– Это правда, – отвечал дьякон, – бог это сотворил.

– Так как же ты его отрицаешь?

– То есть я не отрицаю, – отвечал Ахилла, – а я только говорю, что, восходя от хвакта в рассуждении, как блоха из опилок, так и вселенная могла сама собой явиться. У них бог, говорят, «кислород»… А я, прах его знает, что он есть кислород! И вот видите: как вы опять заговорили в разные стороны, то я уже опять ничего не понимаю.

– Откуда же взялся твой кислород?

– Не знаю, ей-богу… да лучше оставьте про это, отец Савелий.

– Нет, нельзя этого, милый, в тебе оставить! Скажи: откуда начало ему, твоему кислороду?

– Ей-богу, не знаю, отец Савелий! Да нет, оставьте, душечка!

– Может быть сей кислород безначален?

– А идол его знает! Да ну его к лешему!

– И конца ему нет?

– Отец Савелий!.. да ну его совсем к свиньям, этот кислород. Пусть он себе будет хоть и без начала и без конца: что нам до него?

– А ты можешь ли понять, как это без начала и без конца?

Ахилла отвечал, что это он может.

И затем громко продолжал:

«Един бог во святой троице спокланяемый, он есть вечен, то есть не имеет ни начала, ни конца своего бытия, но всегда был, есть и будет».