Несколько дней назад я была на балу, который давал мистер Эшбернхэм. Моя маменька никогда не выезжает в свет, а по сему доверила меня заботам леди Гревиль, которая оказала мне честь, заехав за мной, и была столь благосклонна, что позволила мне сидеть в экипаже лицом вперед, проявив любезность, которая, однако, меня не обрадовала, поскольку я сознавала, что подобное внимание налагает на меня большие обязательства.

− Ну, мисс Мария, — сказала ее милость, видя, что я подхожу к двери экипажа, — вы сегодня настоящая красавица. Мои бедные девочки просто померкнут рядом с вами. Надеюсь, ваша матушка не оказалась в затруднительном положении, наряжая вас. Как, неужели на вас новое платье?

− Да, сударыня, — призналась я, стараясь держаться невозмутимо.

− И кажется, недешевое, — продолжала леди Гревиль, ощупывая мой наряд, пока я с ее разрешения усаживалась подле нее. — Не могу не отметить — ведь вам известно: я всегда говорю то, что думаю, — что, по-моему, это совершенно лишняя трата денег. Отчего вы не надели ваше старое полосатое платье? Не в моих правилах придираться к людям только потому, что они небогаты: я считала и считаю, что бедняки скорее достойны презрения и жалости, чем упреков, особенно если они не властны изменить свой жребий, но должна заметить: ваше старое полосатое платье вполне соответствует вашему положению — ибо, сказать по правде (а я никогда не скрываю свое мнение), боюсь, половина гостей вообще не обратит внимания, есть на вас хоть какой-то наряд или нет. Впрочем, вы, полагаю, лелеете мечту устроить нынче вечером свою судьбу. Что ж, чем скорее, тем лучше. Желаю удачи.

− Право, сударыня, я отнюдь не имею таких намерений.

− Слыханное ли дело, чтобы девица призналась, что мечтает сделать хорошую партию!

Мисс Гревиль рассмеялась, но я уверена, что Эллен сочувствовала мне.

− Ваша матушка, верно, легла почивать еще до вашего отъезда? — спросила ее милость.

− Но, мама, сейчас только девять часов, — удивилась Эллен.

− Верно. Но свечи стоят денег, а миссис Уильямс достаточно благоразумна, чтобы позволять себе дорогостоящие причуды.

− Маменька как раз собиралась ужинать, сударыня.

− И что же ей подали?

− Я не обратила внимания.

− Наверняка лишь хлеб и сыр.

− Что может быть лучше? — вставила Эллен.

− Ты, душенька, никогда не отличалась рассудительностью, — осадила ее мать. — Тебе-то всегда обеспечено все самое лучшее. — Мисс Гревиль по привычке принужденно засмеялась в ответ на материнское замечание.

Вот в каком унизительном положении я невольно оказалась, приняв приглашение ехать в экипаже ее милости. Я не смею быть дерзкой, ибо маменька постоянно твердит мне, что следует быть смиренной и терпеливой, коли хочешь завоевать положение в обществе. Но если бы не ее уговоры, можешь поверить: я бы никогда не переступила порог дома леди Гревиль и ни за что не села в ее экипаж, зная, что наверняка подвергнусь оскорблениям из-за моей бедности. Было уже почти десять, когда мы прибыли в Эшбернхэм, опоздав, таким образом, на полтора часа; но леди Гревиль слишком светская особа (или считает себя таковой), чтобы заботиться о пунктуальности. Танцы тем не менее еще не начались — все ждали мисс Гревиль. Едва я вошла в залу, как была приглашена на танец мистером Бернардом, но вдруг он вспомнил, что оставил у слуги свои белые перчатки, и поспешил за ними. Тем временем танец начался. Леди Гревиль, направляясь в соседнюю комнату, прошествовала совсем рядом со мной. Заметив меня, она остановилась и, хотя вокруг были люди, сказала:

− А, это вы, мисс Мария! Как, неужели вы не нашли себе кавалера? Бедняжка! Боюсь, вы напрасно наряжались в новое платье.