Приведённое место гласит в оригинале: «Но разве не заслуживают, напротив, похвалы — и именно похвалы с точки зрения государства — те газеты, которые отрывают от заграницы и завоёвывают для отечества всё то внимание, весь тот лихорадочный интерес и всё то драматическое напряжение, которые сопровождают всякий процесс становления и прежде всего процесс становления современной истории! Допустим даже, что эти газеты пробуждают недовольство, озлобление! Но ведь они будят немецкое недовольство, немецкое озлобление, ведь всё же они возвращают государству отвернувшиеся от него умы, хотя бы на первых порах они вернули эти умы возбуждёнными и озлобленными! И возбудили они не только недовольство и озлобление… они, прежде всего, пробудили живой интерес к государству, сделали государство близким сердцу, родным делом и т. д.».

Достопочтеннейший муж опускает, таким образом, посредствующие звенья. Всё равно, как если бы мы ему сказали: «Дружище, вы должны быть нам благодарны: мы просвещаем ваш разум, и если мы и доставляем вам кое-какое огорчение, то всё же выигрывает при этом именно ваш разум», — а наш приятель ответил бы: «Как! Я должен быть вам благодарным за то, что вы доставляете мне огорчение?» После всех этих проб «в высшей степени умеренного разумения» но требуется особенно глубоких психологических исследований, чтобы понять безмерную фантазию нашего автора, которому уже мерещится, как целые когорты наших единомышленников «огнём и мечом проходят по немецким областям». Под конец наш приятель сбрасывает маску. «Ульрих фон Гуттен и его соратники», к числу которых относится, как известно, и Лютер, простят львиной рясе из «Rhein- und Mosel-Zeitung» её бессильную злобу. Мы можем только краснеть по поводу того преувеличения, которое ставит нас рядом с такими большими людьми. Желая, однако, отплатить любезностью за любезность, мы сравним нашего приятеля с главным пастором Гёце и скажем ему вместе с Лессингом:

«И вот мой краткий рыцарский ответ. Пишите, господин пастор, и побуждайте других писать, сколько вашей душе угодно. Я тоже буду писать. Если я оставлю без возражений хотя бы одну мелочь, в которой вы неправы, то это будет означать, что я не в состоянии больше водить пером»».

«RHEIN- UND MOSEL-ZEITUNG»

Кёльн, 15 января. Номер первый из «Rhein- und Mosel-Zeitung» от 11 января, которого мы несколько дней тому назад мельком коснулись как форейтора, гарцующего впереди львиной статьи, пытается сегодня доказать на примере, как мало способна

«изощрившаяся в диалектике» («Rheinische Zeitung») «понять простое, ясно сформулированное положение».

Он, № 1, не говорил-де вовсе, что «Rheinische Zeitung» пыталась оправдать запрещение «Munchener politische Blatter»,

«а только говорил, что в тот самый момент, когда она выступает поборницей безусловной свободы печати, она не стесняется поносить газету, которая действительно подверглась запрещению, и что поэтому её рыцарское заверение в готовности бороться против запрещения «Rhein- und Mosel-Zeitung» не внушает особого доверия».

Форейтор № 1 не замечает, что его беспокойство по поводу нашего рыцарского поведения в случае возможного запрещения «Rhein- und Mosel-Zeitung» могло иметь два основания и что по поводу их обоих мы уже высказывались. Добрый форейтор, полагали мы, не доверяет нашему заверению, потому что он в мнимом поношении «Munchener politische Blatter» видит скрытое оправдание их запрещения. Мы с тем большим правом могли предположить такой ход мыслей у нашего доброго форейтора, что обыватель, в силу свойственной ему своеобразной хитрости, стремится в таких, как ему кажется, бессознательно «сорвавшихся» высказываниях отыскать действительное мнение.