Дизраэли говорил:

«Другой причиной для предположения о грозящем разрыве с Францией явилось существование во Франции военного правительства. Но если армии жаждут завоеваний, то это происходит в силу непрочности их позиции в собственной стране. Франция же управляется теперь армией не потому, что войска охвачены военным честолюбием, а потому, что граждане испытывают беспокойство».

Г-н Дизраэли, кажется, совершенно не видит, что вопрос заключается именно в том, как долго армия будет себя чувствовать прочно в собственной стране и как долго вся нация, отдавая дань эгоистическому беспокойству немногочисленного класса граждан, будет подчиняться современному террористическому режиму военного деспотизма, который в конце концов является не чем иным, как орудием узких классовых интересов.

В качестве третьей причины Дизраэли указывает на

«сильное предубеждение в нашей стране против теперешнего правителя Франции… Придерживаются того мнения, что, придя к власти, он покончил с парламентской конституцией, высоко почитаемой здесь, и уничтожил свободу печати».

Однако этому предубеждению Дизраэли мало что мог противопоставить. Он сам говорил, что «в высшей степени трудно составить себе мнение о французской политике».

Но даже если английский народ и не столь глубоко посвящен в тайны французской политики, как г-н Дизраэли, то его простой здравый смысл говорит ему, что бесцеремонный авантюрист, не контролируемый ни парламентом, ни печатью, является как раз тем самым человеком, который способен совершить пиратское нападение на Англию, когда его собственная государственная казна истощится от сумасбродных трат и расточительства.

Далее г-н Дизраэли приводит несколько примеров в доказательство того, как много содействовало сохранению мира сердечное согласие между Бонапартом и последним правительством, имевшее место в вопросе об угрожавшем конфликте между Францией и Швейцарией, в вопросе об открытии для свободного плавания южноамериканских рек, в прусско-невшательском вопросе, во время принуждения Соединенных Штатов к участию в трехстороннем акте отказа от Кубы, во время совместного выступления на Ближнем Востоке по поводу распространения танзимата на Египет, во время пересмотра договора о греческом престолонаследии, во время дружественного сотрудничества в отношении Туниса и т. д.. Это напоминает мне произнесенную в конце ноября 1851 г. одним из представителей французской партии порядка речь по поводу сердечного согласия между Наполеоном и большинством собрания — согласия, которое якобы позволило собранию столь легко разрешить вопросы об избирательном праве, об ассоциациях и о печати. Через два дня произошел государственный переворот.

Насколько слаба и противоречива была эта часть речи Дизраэли, настолько же блестящим было ее заключение, представлявшее собой нападение на коалиционное министерство,

«Есть еще одно основание», — сказал он в заключение, — «вынуждающее меня в настоящий момент прибегать к данному анализу, это основание я нахожу в теперешнем положении партий в этой палате. Налицо весьма своеобразное положение. Мы имеем в настоящий момент консервативное министерство, и мы имеем консервативную оппозицию. (Аплодисменты.) Великую либеральную партию я вообще никак не могу найти. (Аплодисменты.) Где виги с их великими традициями?.. Нет никого, кто бы мог мне на это ответить. (Снова аплодисменты.) Где, спрашиваю я, юношеская энергия радикализма, его радужные ожидания, его большие надежды? Я боюсь, что, как только он пробудится от мечтаний, навеянных той пылкой неискушенностью, которая нередко бывает спутником юности, он увидит себя одновременно и использованным и выброшенным, как ненужная вещь. (Аплодисменты.) Использованным без зазрения совести и выброшенным без особых церемоний. (Аплодисменты.) Где радикалы? Есть ли в этой палате хоть один человек, называющий себя радикалом? (Возгласы: «Слушайте, слушайте!») Ни одного.