|
И только в 1834 г., незадолго до своей смерти, после издания нового закона о бедных Уильям Коббет начал догадываться, что существующие промышленные магнаты так же враждебны народным массам, как и лендлорды, банкиры, государственные кредиторы и духовенство англиканской церкви. Если, с одной стороны, Уильям Коббет был, таким образом, предтечей современного чартиста, то, с другой стороны и в гораздо большей степени, он был закоренелым Джоном Булем. Он был одновременно и самым консервативным и самым радикальным человеком в Великобритании — чистейшим воплощением старой Англии и наиболее смелым провозвестником молодой Англии. Он считал, что упадок Англии начинается с периода Реформации, а крайняя подавленность английского народа — со времен так называемой славной революции 1688 года. Революция была для него поэтому не переходом к новому, а возвратом к старому, — не началом новой эры, а восстановлением «доброго старого времени». Он не видел как раз того, что эпоха воображаемого упадка английского народа в точности совпадает с начавшимся возвышением буржуазии, с развитием современной торговли и промышленности и что по мере их роста ухудшалось материальное положение народа, а местное самоуправление исчезало, уступая место политической централизации. Огромные перемены, сопровождавшие разложение старого английского общества, начиная с XVIII века, поразили его воображение и наполнили горечью его сердце. Но, видя следствия, он не понимал причин, не понимал тех новых социальных сил, которые делают свое дело. Он не видел современной буржуазии, а видел только ту часть аристократии, которая владеет наследственной монополией на государственные должности и своим законодательством санкционирует все перемены, продиктованные новыми потребностями и притязаниями буржуазии. Он видел машину, но не видел скрытую силу, приводящую ее в движение. Поэтому в его глазах ответственность за все перемены, происшедшие с 1688 г., падала на вигов: они были первопричиной упадка Англии и деградации английского народа. Отсюда его фанатическая ненависть к вигам и его непрекращавшиеся выступления с обличением вигской олигархии. Отсюда тот удивительный факт, что Уильям Коббет, являясь инстинктивным защитником народных масс против посягательств буржуазии, считался всеми и сам считал себя борцом за интересы промышленной буржуазии против наследственной аристократии. Как писатель, он остается непревзойденным.
Нынешний г-н Коббет, продолжающий в изменившейся обстановке политику своего отца, поневоле скатился в разряд либеральных тори. «Times», стараясь вознаградить себя за покорность перед русским царем удвоенной наглостью по отношению к английским рабочим, выступает по поводу предложения г-на Коб-бета с передовой, претендовавшей быть чем-то потрясающим, но на деле оказавшейся полнейшим вздором. Газета не может отрицать, что ограничение времени работы машин есть единственный способ заставить фабричных магнатов подчиниться существующим законам о продолжительности рабочего дня на фабриках. Но она не в состоянии уразуметь, как это человек в здравом уме, стремящийся достигнуть определенной цели, может предлагать единственное пригодное для этого средство. Существующий закон о 10<sup>1</sup>/<sub>2</sub>-часовом рабочем дне, подобно всем остальным фабричным законам, — только фиктивная уступка рабочим со стороны правящих классов. И рабочие, не довольствуясь чисто показной уступкой, смеют добиваться, чтобы этой уступке был придан реальный характер. «Times» никогда не слыхал ничего более смешного или экстравагантного. Если хозяину будет воспрещено парламентом заставлять своих рабочих работать 12, 16 и больше часов, то, — заявляет «Times», — «Англия перестанет быть страной свободных людей». Точно так же некий джентльмен из Южной Каролины, осужденный лондонским судьей за то, что он публично выпорол негра, привезенного им из-за Атлантического океана, в крайнем возмущении воскликнул: «Можно ли назвать свободной страну, где человеку запрещают выпороть своего собственного негра!» Если человек поступает рабочим на фабрику и заключает с хозяином договор, по которому он продает себя на шестнадцать или восемнадцать часов в сутки, лишаясь возможности спать столько же, сколько дозволено прочим смертным, находящимся в лучших условиях, то это объясняется, — утверждает «Times»,— «тем естественным импульсом, который постоянно согласует предложение со спросом и побуждает людей выбирать занятие, наиболее для них приятное и подходящее». |
