|
Напротив, теперь, когда он решился подыскать себе более подходящее занятие, ему подумалось, что именно Индия с ее богатствами может стать его надежным пристанищем и новой родиной. Конечно, жаль, что эти индусы сделали ставку не на тех богов, на каких следовало, да только не его это дело — пытаться что-либо здесь изменить. Он призван покорить эту страну для себя и для других, взять от нее все лучшее, отдать же ей свою зоркость, свои знания, свою жадную до дела молодость, он с радостью будет трудиться там, где найдется для него применение.
И в тот же день вечером, после беседы, занявшей не более часа, он был принят на службу неким проживающим в Бомбее мистером Стерроком и стал его секретарем и смотрителем кофейной плантации вдали от города. Стеррок обещал переправить в Лондон письмо Эгиона, в котором он сообщал бывшему хозяину о своем решении и обязался вскоре вернуть все, что задолжал. Когда новоиспеченный смотритель плантации вернулся в свое жилище, Бредли без сюртука сидел в одиночестве за столом и ужинал. Прежде чем присоединиться к нему, Эгион сообщил о произошедшем. Не переставая жевать, Бредли кивнул, подлил виски в свой бокал с водой и сказал почти дружелюбно: — Садитесь, ешьте. Рыба уже остыла. Так, значит, мы теперь в своем роде коллеги. Гм, желаю успеха. Выращивать кофе, я уверен, легче, чем обращать индусов, а пользы от этой деятельности, пожалуй, не меньше. Вот уж не думал, что вы так умны, Эгион! Плантация, где предстояло служить Эгиону, находилась в двух днях пути от города, выехать туда в сопровождении нескольких кули он должен был через день, так что на устройство всех дел только этот день у Эгиона и оставался. Он попросил разрешения взять завтра верховую лошадь, Бредли удивился, но не стал ни о чем спрашивать; и вот, когда слуга унес лампу, вокруг которой кружила мошкара, они остались вдвоем и сидели лицом к лицу в теплой темноте индийского вечера и оба чувствовали, что сейчас они ближе друг к другу, чем когда-либо за все долгие месяцы вынужденного житья под одной крышей. — Скажите, — нарушил Эгион долгое молчание, — вы, конечно, с первого дня не поверили в мое миссионерское будущее? — Нет, почему же, — спокойно возразил Бредли. — Я не мог не заметить, что вы серьезно к нему относитесь. — Но вы же наверняка заметили и то, насколько плохо я подхожу для того, что должен был здесь делать и кем быть. Почему вы не сказали мне об этом? — Меня никто не уполномочил. Я не люблю, когда советчики суются в мои дела, так что и сам в чужие дела не вмешиваюсь. Да и повидал я здесь, в Индии, немало сумасбродных затей, которые, однако, кончались успешно. Обращать в христианство было вашим делом, не моим. А теперь вы и без чужой подсказки поняли многие из своих ошибок! И остальные со временем поймете… — Какие, например? — Например, упрек, что вы сегодня швырнули мне в лицо. — Ах, из-за девушки! — Ну конечно. Вы были священником и все же вы должны согласиться, что здоровый мужчина не может жить, работать и сохранить здоровье, если годами остается без женщины. Бог ты мой, да зачем же краснеть из-за таких пустяков! Ну, посудите сами: белый человек в Индии, если не привез с собой жену-англичанку, не имеет большого выбора. Английских девушек здесь нет. Тех девочек, что родились здесь, сразу отправляют домой в Европу. Остается выбирать — либо портовые девки, либо индианки. По мне, так лучше уж индианки. Что же в этом дурного? — О, мистер Бредли, вот тут мы не понимаем друг друга! Как я считаю и как учат нас Библия и наша церковь, всякое сожительство вне брака дурно и недостойно. — Но если ничего другого нет? — Почему же нет? Если мужчина по-настоящему любит девушку, он должен на ней жениться. — Да не на индианке же! — А почему не на индианке? — Эгион, вы великодушны, не то что я! Пусть мне лучше отрубят палец, чем заставят меня жениться на цветной, понимаете? Со временем и вы к этому придете. |
