Эмигрантские стихи Ладинского в России изданы не были, новых он не писал. Зато большой популярностью пользовались его исторические романы. Разумеется, ни о жизни Иисуса, ни о язычестве и христианстве, ни, тем более, о параллелях с современностью речи уже не было. Однако романы проходили цензуру, принимались читателями и были вполне на уровне.

Историческая проза вообще вызывала меньше подозрений и легче печаталась в СССР, чем другие жанры, более сомнительные с точки зрения идеологии. Может быть, отчасти поэтому к историческим жанрам обращались бывшие эмигранты, не только Ладинский, но и, к примеру, вернувшийся из Китая и осевший в Хабаровске Всеволод Никанорович Иванов.

Позже Ладинский даже удостоился чести включения в литературную энциклопедию, что для эмигранта было отнюдь не характерно. Представлен он был почти исключительно как исторический романист, стихам в коротенькой заметке из 25 строк была уделена единственная фраза: «В 30-х гг. выпустил неск. сб-ков стихов, отличавшихся от произв. др. эмигрантских поэтов жизнеутверждающими мотивами»[77]. В.Ф. Маркова позабавило умение подвести идеологию даже в одной строчке, о чем он не преминул поделиться с Г.П. Струве, приведя в письме от 1 июня 1966 г. краткий обзор характеристик из третьего тома энциклопедии: «С уважением о Ладинском, кот<орый>, оказывается, отличался от остальных эмигрантов жизнерадостностью»[78].

Помимо романов Ладинский в России писал мемуары, переводил П. Бурже, Вольтера, Элюара, Экзюпери и др. В отличие от Н.Я. Рощина и Н.В. Борисова, пропагандистских статей не печатал (ни для эмиграции, ни о ней). Едва ли не единственной его публикацией на эмигрантские темы стал очерк «Последние годы И.А. Бунина»[79].

В 1960 г. Ладинский, замыкая круг, приезжал на свою малую родину, побывал в городе Дно, посетил деревню Скугры[80]. Вскоре он тяжело заболел и 4 июня 1961 г. скончался. Театральное представление было окончено. Ладинский доиграл свою роль поэта до конца.

В эмиграции его, несмотря на возвращенчество, многие продолжали считать своим, и в шестидесятые, и в семидесятые на литературных вечерах изредка читали его стихи, публиковали воспоминания о нем[81].

 ЧЕРНОЕ И ГОЛУБОЕ (1930)

 I

 1. «Нам скучно на земле, как в колыбели…»

Нам скучно на земле, как в колыбели.

 Мечтая о небесных поездах,

 На полустанке этом мы сидели,

 Как пассажиры на узлах.

 Но вот — прекрасный голос Пасифика,

 И, крыльями захлопав над собой,

 Летим и мы в эфир с протяжным криком,

 Висим меж небом и землей.

 С шипеньем облачных паров все выше

 Карабкаемся мы в ночную высь,

 А голова кругом идет на крыше —

 Не знаешь, где же вверх, где низ?

 Все кружится, и мы не знаем сами —

 Привыкнуть надо к высоте жилья —

 Не черные ли небеса над нами,

 Не голубая ли земля?

 2. МУЗА

Обманщица, встречаемся мы редко —

 Ты все витаешь где-то в облаках,

 Поговорим же о земных делах:

 Мне нужен глаз внимательный и меткий,

 И трудно плыть, огромный груз приняв —

 Ладья скрипит. Уж где нам за Пегасом,

 А ты торопишь, тянешь за рукав

 И отлетаешь незабвенным часом.

 Ну хорошо, а помнишь — нежных рук

 Загар? Как по Каиру мы блуждали?

 На дворике музейном ворковали

 Две пары горлинок, твоих подруг,

 А ты шептала, разума не слыша:

 — Хочу зимы… Хочу, чтобы снежок… —

 Любимице я отказать не мог —

 Теперь ты зябнешь под мансардной крышей.