Где ж голова? подай!.. нет сил…

         Но сын молчит, потупя очи.

         И стал Галуб чернее ночи

         И сыну грозно возопил:

         «Поди ты прочь – ты мне не сын!

         Ты не чеченец – ты старуха,

         Ты трус, ты раб, ты армянин!

         Будь проклят мной, поди – чтоб слуха

         Никто о робком не имел,

         Чтоб вечно ждал ты грозной встречи,

         Чтоб мертвый брат тебе на плечи

         Окровавленной кошкой сел

         И к бездне гнал тебя нещадно;

         Чтоб ты, как раненый олень,

         Бежал, тоскуя безотрадно;

         Чтоб дети русских деревень

         Тебя веревкою поймали

         И как волчонка затерзали —

         Чтоб ты… беги, беги скорей!

         Не оскверняй моих очей!»

Здесь в лице отца говорит общество. Такие чеченские истории случаются и в цивилизованных обществах: Галилея в Италии чуть не сожгли живого за его несогласие с чеченскими понятиями о мировой системе. Но там человек знанием опередил свое общество и, если б был сожжен, мог бы иметь хоть то утешение перед смертию, что идей-то его не сожгут невежественные палачи… Здесь же человек вышел из своего народа своею натурою без всякого сознания об этом, – самое трагическое положение, в каком только может быть человек!.. Один среди множества, и ближние его – враги ему; стремится он к людям и с ужасом отскакивает от них, как от змеи, на которую наступил нечаянно… И винит, и презирает, и проклинает он себя за это, потому что его сознание не в силах оправдать в собственных его глазах его отчуждения от общества… И вот она – вечная борьба общего с частным, разума с авторитетом и преданием, человеческого достоинства с общественным варварством! Она возможна и между чеченцами!..

Превосходны, выше всякой похвалы, последние стихи «Галуба», представляющие живое изображение черкесских нравов и трогательную картину отчужденных от общества любовников:

         В толпе стоят четою странной, —

         Стоят, не видя ничего.

         И горе им: он – сын изгнанный,

         Она – любовница его…

         О, было время! с ней украдкой

         Видался юноша в горах;

         Он пил огонь отравы сладкой

         В ее смятеньи, в речи краткой,

         В ее потупленных очах,

         Когда с домашнего порогу

         Она смотрела на дорогу,

         С подружкой резвой говоря,

         И вдруг садилась и бледнела,

         И, отвечая, не глядела,

         И разгоралась, как заря;

         Или у вод когда стояла.