. . . . . . . . . . .[10 - В издании Анненкова здесь были пропущены строки:Хоть в узкой голове придворного глупцаКутейкин и Христос – два равные лица.]

         Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры,

         Их горделивые разоблачал кумиры;

         Хемницер истину с улыбкой говорил;

         Наперсник «Душеньки» двусмысленно шутил,

         Киприду иногда являл без покрывала, —

         И никому из них цензура не мешала.

         Ты что же хмуришься? Признайся, в наши дни

         С тобой не так легко б разделались они.

         Ты в этом виноват. Перед тобой зерцало,

         Дней Александровых прекрасное начало:

         Проведай, что в те дни произвела печать!

         На поприще ума нельзя нам отступать…

За этим стихом, заключающим в себе столь высокую и благородную мысль, опять находится у г. Анненкова перерыв, тем более досадный, что тут следовали, вероятно, какие-нибудь подробности, которые могли бы объяснить нам некоторые литературные взгляды Пушкина[11 - Приводим пропущенные в издании Анненкова строки:Старинной глупости мы праведно стыдимся,Ужели к тем годам мы снова обратимся,Когда никто не смел отечество назвать,И в рабстве ползали и люди и печать?Нет, нет! Оно прошло, губительное время,Когда невежества несла Россия бремя,Где славный Карамзин снискал себе венец,Там цензором не может быть глупец…Исправься ж, будь умней и примирися с нами.]. Но тут издатель опять оставляет нас в недоумении, и за последним, приведенным нами стихом следуют стихи, заключающие в себе возражение Аристарха, выказывающее его личность в несколько комическом свете:

         Все правда, – скажешь ты, – не стану спорить с вами,

         Но можно ль мне, друзья, по совести судить?

         Я должен то того, то этого щадить.

         Конечно, вам смешно, а я нередко плачу.

         Читаю да крещусь, – мараю наудачу.

         На все есть мода, вкус. Бывало, например,

         У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер;

         А нынче и Миллот попался в наши сети.

         Я бедный человек; к тому ж жена и дети…

Рассерженный этой репликою, поэт заключает ее, с своей стороны, следующими стихами:

         Жена и дети, друг, поверь, – большое зло;

         От них все скверное у нас произошло!

Второе послание к Аристарху, писанное в том же 1827 г.[12 - Добролюбов ошибочно датирует «Послания к цензору» 1827 годом. у Анненкова оба стихотворения отнесены к 1824 г. (см. стр. 35).], отличается уже тоном гораздо более умеренным. Тут Пушкин уже очень доволен тем, что Аристарх его разрешил заветные доселе эпитеты божественный, небесный в приложении их к красоте, и приписывает это благотворному влиянию Шишкова, «восприявшего тогда правление наук».