Что до вас, любезнейший мой начальник, очень бы хотелось мне пространнее и подробнее изложить здесь все, что я о вас думаю, но лучше об этом промолчать, чтобы не заслужить упрека в пошлости; не принято восхищаться людьми в письмах, к ним обращенных. Я вам скажу только, что мне не терпится поскорее сердечно вас обнять; зачем же вы, дипломат, проводите на лагерных бивуаках дни свои, которые должны были бы быть посвящены одному поддержанию мира? Как только будем вместе, расскажу вам пространно о всех дорожных наших бедствиях: об экипажах, сто раз ломавшихся, сто раз починяемых, о долгих стоянках, всем этим вынужденных, и об огромных расходах, которые довели нас до крайности. Вот рассказ, вам отложенный до Тифлиса; нынче мы направляемся к Кавказу, в ужасную погоду, и притом верхом, Как часто буду я иметь случай восклицать:

Все это однако кончится, когда мы увидимся. Амбургер просит передать вам нижайшее почтение, он сам вам не пишет, так как не имеет ничего прибавить к тому, что я вам сообщил, поэтому благоволите читать мы всюду, где встретите я, меня, мне и проч.

С чувством совершенного уважения честь имею быть преданным вам.

Тот, кого я попрошу передать вам это письмо, привезет вам и письма от матушки. Сверх того у меня много других писем для вас в багаже. Простите мне мое маранье, у нас перья плохо очинены, чернила сквернейшие, и к тому же я тороплюсь, сам, впрочем, не зная почему.

Толстому Я. Н. и Н. В. Всеволожскому, 27 января 1819

27 января <1819>. Тифлис.

Усердный поклон любезным моим приятелям: Толстому, которому еще буду писать особенно из Тавриза, Никите Всеволожскому, коли они оба в Петербурге, двум Толсты́м Семеновским, Тургеневу Борису, – Александру Евграфовичу, которого сто раз благодарю за присылку писем от людей, близких к моему сердцу. Фридрихсу, au charmant capitaine Fridrichs, très chauve et très spirituel. Сделайте одолжение, не забывайте странствующего Грибоедова, который завтра опять садится на лошадь, чтобы трястись за 1500 верст. Я здесь обжился, и смерть не хочется ехать, а нечего делать. Коли кого жаль в Тифлисе, так это Алексея Петровича. Бог знает, как этот человек умел всякого привязать к себе, и как умел…

Коли кто из вас часто бывает в театре, пускай посмотрит на 1-й бенуар с левой стороны и подарит меня воспоминанием, может быть, это отзовется в моей душе, и заставит меня икать где-нибудь возле Арарата или на Араксе.

Трубецкого целую от души.

Объявляю тем, которые во мне принимают участие, что меня здесь чуть было не лишили способности играть на фортепьяно, однако теперь вылечился и опять задаю рулады.

Грибоедов.

Катенину П. А., 26 марта 1819

26 марта 1819. Тегеран.

Любезный Павел Александрович.

Благодарю тебя за письмо и за акт из «Сплетен». Ты мне очень этим удружил. Продолжай, мой милый, писать, а я читать буду.

Смертная лень и скука, ни за что приняться не хочется. Прощай.

Верный друг твой

Грибоедов.

Жандра поцелуй.

Мазаровичу С. И., около 5 сентября 1819

(Перевод с французского)

<Около 5 сентября 1819.>

Дорогой и достойный Семен Иванович!

Я поистине думаю только о вас, потому что я уже в пути и приблизительно знаю, когда кончаются мои собственные беспокойства, тогда как бог знает когда придет в порядок тот хаос, в котором я вас оставил. Тысячу пожеланий! Спокойного будущего – вот то, что я вам посылаю. Обнимите дорогого Спиридона. У меня 168 человек, свежих и бодрых. Берегусь недоброжелателей, которые захотели бы поиграть со мной в дороге. Напомнимте Шемиру чтоб он взял расписку с армянина в 7'/₂ червонцев; это деньги, которые я послал с Шемиром армянину за сыр, вино и пр.