Фолкнеры были разочарованы, что он не сможет провести с ними лето в Акапулько. Отец Анны, крупный импортер, собирался строить на тамошнем пирсе пакгауз.

— Трудно ожидать, что его заинтересует пакгауз, если он займется строительством целого загородного клуба, — заметила миссис Фолкнер.

Гай ничего не сказал. Он не мог поднять на Анну глаза. Он просил Анну не сообщать родителям про Палм–Бич до его отъезда. Куда он отправится на следующей неделе? Можно поехать в Чикаго позаниматься пару месяцев. В Нью–Йорке он сдал свои пожитки на хранение и должен был сообщить хозяйке, как быть с квартирой — сохранить за ним или нет. Если он отправится в Чикаго, то, возможно, удастся встретиться с великим Свариненом в Ивестоне и с Тимом О’Флаэрти, еще не добившимся широкого признания молодым архитектором, в которого Гай, однако же, верил. В Чикаго могут подвернуться один–два заказа. Мысль о Нью–Йорке без Анны невероятно его угнетала.

Миссис Фолкнер положила ладонь ему на руку и рассмеялась:

— Да предложи ему перестроить весь Нью–Йорк, он и то не улыбнется, правда, Гай?

Он ее не слышал. Ему хотелось погулять с Анной после концерта, но она настояла, чтобы он поднялся в их номер в «Ритце» поглядеть на шелковый халат, который она купила для двоюродного брата Тедди и собиралась отправить на другой день. Для прогулки, разумеется, не осталось времени.

Он остановился в гостинице «Монтекарло» в десяти кварталах от отеля «Ритц». Гостиница, большое облупленное здание, смахивала на бывшую генеральскую резиденцию. Попасть в нее можно было по широкой подъездной дороге, вымощенной черно–белой кафельной плиткой наподобие пола в ванной. Дорога вливалась в огромный темный холл, тоже с полом из кафеля. Бар там смахивал на пещеру, а в ресторане никогда не было ни души. Мраморная в пятнах лестница вилась по стенам внутреннего дворика; поднимаясь по ней накануне следом за коридорным, Гай видел через распахнутые двери и окна японскую супружескую пару за игрой в карты, коленопреклоненную женщину за молитвой, постояльцев, пишущих письма за столиками или просто стоящих у себя в номерах с потерянным выражением попавших в плен. Какое–то мужественное уныние и неуловимое обещание сверхъестественного были разлиты в воздухе, давили на психику, и Гаю гостиница сразу понравилась, хотя Фолкнеры, в том числе и Анна, поддевали его по поводу этого выбора.

Дешевая угловая комнатушка с окном во двор, которую он снял, была забита крашенной в розовый и коричневый цвета мебелью, располагала постелью, похожей на опрокинутый торт, и ванной в конце коридора. Внизу во дворике где–то беспрерывно капало, а спущенная вода время от времени шумно низвергалась в унитазы тропическим ливнем.

Вернувшись из «Ритца», Гай выложил наручные часы, подарок Анны, на розовую тумбочку у постели, а ключи и бумажник — на поцарапанный комод, как сделал бы у себя дома. Устроившись в постели с мексиканской газетой и книгой по английской архитектуре, которую он днем раскопал в книжной лавке «Аламеда», он почувствовал полное удовлетворение. После второй атаки на испанский язык он откинулся на подушку и лежал, разглядывая безобразную комнату и прислушиваясь к напоминающим крысиную возню шумам, что производили постояльцы на разных этажах. Интересно, что именно привлекло его в этой гостинице? Погружение в отвратительную, лишенную удобств, недостойную человека жизнь, чтобы извлечь из этого новый стимул сражаться с нею оружием своей профессии? Или ощущение укрытости от Мириам? Здесь его будет трудней отыскать, чем в «Ритце».