— Так… — Савелис крепко потер лицо руками. — Так! Вы понимаете, что день остался? Фактически — один день. У нас эта ночь и один день! Понимаете?

— А до чего один день? — пришел в сознание глупый Коля Чебулин. — Мы ж юридически так договора и не оформляли. Значит, пока это наша интеллектуальная собственность, за нами сохраняются все права…

— Ты чью водку пьешь? — заорал Савелис. — Ты чьим воздухом в полулюксе дышишь? Ты в чью сауну вчера ходил и горничную Люсю лапал?

— А ты, Илья, чье виски пьешь? — справедливо заметил я.

— Так я же и говорю, что за это надо вкалывать. Сейчас! Разбирайте листы. Наливаю по рюмке, даю по одной маслине, и пошли работать. Кто первый хоть какую-то рыбу напишет, получает бутерброд… с рыбой!

Это может показаться странным, но мы подчинились. И выпили, и разобрали бумагу, и взяли ручки, и… стали думать.

— Интеллектуальная собственность! Спохватились! — все не успокаивался и глухо ворчал Савелис. — Интеллекта ни хрена нет, а собственность есть! Меня вот уже по телефону отшили — это первый сигнал, а будет и второй, дождетесь… Шутки шутками, а мы ж в этом раю заперты, и на всех выходах хлопцы с автоматами, а кто такой этот Василий Петрович, я лично вообще уже перестал понимать. Может, он Гурам — видели буковки на пальчиках? Тогда что?

— Кончай ворчать. Мешаешь, — буркнул Кретинин.

Полчаса молчали, сопели, шуршали бумагами. Только раз глупый Чебулин спросил:

— А какая у них столица, у Тувы?

— Кызыл, — не поднимая глаз от бумаги, сказал Кретинин.

Через полчаса на центр стола положили листки с каракулями и множеством зачеркнутых слов и строчек. Результат был ужасен.

писали Сеюки.

— Что происходит?! — кричал Савелис. — Мы же профессиональные ребята. — А ты-то что, Юра? Ты-то что?

— Я свое не умею поправлять, мне лучше новое писать.

— Ну, пиши новое! Пиши что-нибудь! Но не про козла же! Кто про козла написал?

Коля Чебулин надул губы:

— Ты сам сказал, пишите любую рыбу, потом поправим.

— Так рыбу! Рыбу не значит ахинею про козла. А это что, это кто:

Это кто?

— Это я, — сказал Кретинин. — А что, плохо?

— Хорошо. «Весь его — песьего»? Хорошо!.. Ты соображаешь, что ты пишешь? Ты гимн пишешь! Гимн! Среди каких колдобин? Ты понимаешь, что этот Василий, или Гурам, или как его там… не по струне ударит, а по твоей башке… И так вдарит, что не покажется нам мир «широк-удобен»… «среди народа песьего»… Ты это про какой народ? — вдруг вскинулся Савелис. — Ты понимаешь, что катастрофа?

Накаркал Илюша Савелис! Как старый ворон накаркал. Утром нас вызвали вниз к администратору. Сперва одного Илью, потом всех остальных. Миловидная молодуха, не отрывая глаз от экрана компьютера, сказала:

— Да у вас оплачено по завтрашнее утро. Но телефон не входит.

— Утро — это до какого часа?

— Утро — это утро, до десяти. Но телефон не входит.

— В каком смысле? Какой именно телефон?

— Петербург двадцать три минуты и семнадцать минут… это будет… восемьдесят пять долларов шестьдесят центов.

Савелис схватился за челюсть.

Звонили Иерусалиму Анатольевичу (он нам оставил, слава Богу, свой мобильный), и он (слава Богу!) откликнулся.