|
Н. в Москву они встречаются всё в том же люксе гостиницы «Ленинградская» в темных высоких покоях. Этой зимой умерла жена К.Н., и их связь, кроме прелести тайны и привычки, вдруг обрела перспективу. Ей померещилась другая жизнь. С заграничным паспортом. С однодневным выездом из Триеста в Венецию… Со счастливой, улыбающейся Викой, идущей рядом с ней по зимнему Мадриду. К.Н. тоже был мягок. Таков уж ее удел. Она командовала и в назначении встреч, и в конспирации, и в постели. Но К.Н. был гений, он был победитель. Ему мягкость прощалась. Она решилась. И это определяло жизнь всех троих. С К.Н. разговора не было еще. Сперва надо было резко объясниться с Андреем. И вот он шел рядом, и клялся, и извинялся. Ее решение крепло с каждым новым его признанием — неважно в чем — в любви, в измене.
Когда полковник схватил ее за руку и приказал бежать, когда потом толкнул и она почувствовала его напряжение и страх, она только еще больше раздражилась. Но потом, идя одна в темноте, невольно стараясь ступать тише и все-таки пронзая тишину стуком своих шагов, она почувствовала, как тревога охватывает ее. До этого все было чужим, не касающимся, как в плохом фильме, и вдруг, рывком, она оказалась внутри событий. Здесь! Рывком переменился ход мыслей. Как будто по ошибке выдрали здоровый зуб и там, где был покой и уверенность, вдруг открылась боль. Галия вдруг очутилась над неожиданной бездной предчувствия. Просеку она перешла быстрым шагом. Несколько раз оборачивалась. Раз даже пошла было назад. В гору уже побежала… Задохнулась, захлебнулась с непривычки. Возле развилки у школы увидела приближающегося прохожего. — Товарищ! — крикнула она. Человек приближался, глухо постукивая какими-то деревяшками. — Товарищ! Человек нес под мышкой шахматы. Внутри коробки погрохатывали фигуры. — Товарищ! Свет из окошка школы упал на него, и она интуитивно почувствовала: ошиблась, не товарищ. Узкие одутловатые глаза. Белые вспухшие полоски. Начес на низкий лоб. Испугалась. Замерла. Вплотную с тоже замершим шахматистом. И тут полыхнуло по ним обоим фарами. Машина сворачивала на шоссе. Уходила. Она вскинула руку, что-то крикнула. Машина уже прошла. Но с визгом затормозила. Взревев, подалась назад. Распахнулась дверь. — Подвезу, Галия Хасановна. (Сосед по Цветочной улице, дом 11, имя забыла, полковник, желтый «жигуленок», большая скучная семья, растит цветы, носит ей букеты: «С Международным днем ребенка, Галия Хасановна!») Кинулась на сиденье. Прочь от белых глаз. Захлопнулась дверь. — Скорее, пожалуйста!
6 Сперва мы бежали шеренгой. Переговаривались, перешучивались. Потом замолчали. Только топот и дыхание. Стали перестраиваться гуськом. — Не гнать! Договорились! — кричал сзади Клейман. Самый трудный участок — от последнего дома до трансформаторной будки. Скучная дорога. Но ночью ничего. Топочем. И все больше растягиваемся. Я шел первым. Коля прямо за мной. Чуть поотстала Нина. Она все покрикивала сквозь задыхание: — Что, Шальнов, слабо? Слабо, Шальнов? Остальные где-то сзади. Издалека Клейман: — Всё! Мы встали! Лисянскому хватит! Вот и будка. — Подождите! — Это Римма крикнула. — Подождите, мне страшно. У будки встали. Ф-фу-у-у. Нельзя все-таки бегать после коньяка. Я расстегнул молнию на куртке. Теплый вечер какой. Даже душный. По одному подбегали. — Николай Владимирович! Хоп-хоп! Идете? — Идем, идем, не падаем! Надо бы Спеловым засаду в лесочке устроить. — Ах, черт, шампанского не взяли! А то бы бабах! Из-за кустов! — Ага, и в психушку обоих! Здорово придумал. |
