— Ну что, бежим?

— Хватит в молодость играть. Пойдем мерным прогулочным. За мной!

— Ой, как темно!

— А-а-а! Попалась!

— Отпусти! Упаду я.

— Не трогай меня. Я сама.

— Осторожно, тут ветка торчит. Давай руку.

— Да это уж не рука, котик.

— Как дышится, Коля?

— Нормально. Все нормально. Надо бегать. Обязательно надо бегать.

— «Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья! — ну-ну, — чтоб не пропа-асть поодиночке. Возьмемся — Коля, замолчи, фальшивишь! — за руки, друзья!»

— Нет, это не под ногу. «Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой».

— Ну вспомнил. Как с того света песенка.

— «Глобус крутится, вертится, словно шар голубой».

— Ой, что это?

— Это веточка, моя девочка.

— Да нет, вон, вон!

— Тихо, ребята! Да подождите!

— Вон как народ гуляет. Это я понимаю.

— Да подождите. Тихо, ребята!

Лежал человек под деревом в неудобной позе.

7

— Чего ты все время улыбаешься? — спросила Вика Спелова. — Злишься на меня, а улыбаешься.

Вадик побледнел и еще шире раздвинул губы в улыбке.

— Эт-т-то входит в систему обучения карате. Европейцы думают, что это улыбка, а это м-м-мимика внимания и ат-т-таки.

Вика рассмеялась и легко провела по струнам гитары. Сидели на крыльце. На ступеньках. Теперь уже в полной темноте. Повеяло прохладой.

— «Облака плывут над морем, с ветром никогда не споря», — напевала Вика.

Вадик сидел на ступеньку ниже, опираясь локтями о широко расставленные колени, плотно сцепив длинные пальцы. Рубашка на нем была черная, как его колючая шевелюра. Бескровные кисти рук неприятно белели в темноте. Белое лицо с редкими толстыми пружинками волосков.

— «Облака плывут над морем…»

— Ты д-д-д-до утра вчера сидела у них? — не оборачиваясь, спросил Вадик.

— Почти. — Вика перестала играть. — Вбей себе в башку: я не хочу терять год. Я должна поступить. Александр Федорович меня готовит. А он это умеет.

— Вы что же, ночью реп-п-петируете?

— Вчера мы в карты играли. С ним и его женой.

— Его жена с собакой взад-вперед по улице ходила.

— Походила — потом вернулась. Слушай, не дави на меня. Я не люблю этого. Мне с ним интересно. И домой идти не хочется. Я так жалею отца, что начинаю злиться на него. И тебя еще за забором увидела. Ты что, до часу маячил там?

— Попозже.

— Вот и не маячь. А то вообще не выйду в другой раз.

Вадик захрустел суставами пальцев.

— Не смей! Ненавижу!

— Чай будете еще? — спросила из окна Нина Владимировна.

— Потом, — сказала Вика, — когда наши вернутся.

Через окно веранда выглядела уютной. Старомодный натюрморт с абажуром, чайной посудой, остатками торта, четвертинкой несезонного арбуза и ярким ковриком пасьянса, который выложила Ольга Сергеевна.

Пенальтич в углу под лампой пыхтел, курил, листал книжку. Впустую беззвучно мелькал телевизор. Несколько известных артистов с перемазанными лицами ползли среди взрывов по тщательно искореженной земле.