При виде молодого секретаря с
на редкость умным лицом де Вогубер улыбнулся барону, и в этой его улыбке явственно обозначался только один вопрос. Сам де Шарлю, вероятно, с
удовольствием скомпрометировал бы кого угодно, но что чья-то недвусмысленная улыбка компрометирует его – это было ему не по нраву: «У меня
никаких сведений нет, ваше любопытство в данном случае совершенно неуместно. Я его ни в малой мере не разделяю. Тем более что тут вы дали маху.
Я уверен, что этот молодой человек – совсем не то, что вы думаете». Де Шарлю, обозленный тем, что в его тайну проник болван, говорил неправду.
Если б он говорил правду, то секретарь представлял бы собой исключение в этом посольстве. Там служили действительно очень разные люди, были
среди них и жалкие ничтожества, так что если б кто-нибудь заинтересовался, почему приняли на службу именно их, то он убедился бы, что их брали
только за извращенность. Те, кто назначил главою этого маленького дипломатического Содома посла, который, в противоположность подчиненным,
обожал женщин, проявляя это свое обожание с комической преувеличенностью водевильного актера, и который следил за тем, чтобы его батальон
ряженых не нарушал строя, по-видимому, действовал по закону контраста. Несмотря на всю очевидность того, что делалось у него под носом, он не
верил в извращенность своих подопечных. Это он тут же и доказал, выдав родную сестру за поверенного в делах, которого он, глубоко ошибаясь,
считал юбочником. С тех пор он стал помехой для всех, так что вскорости пришлось заменить его новым «превосходительством», и вот оно-то и
обеспечило однородность личного состава. Другие посольства пытались соперничать с этим, но взять над ним верх не смогли (так на конкурсе какое-
нибудь одно училище всегда выходит на первое место); потребовалось более десяти лет, чтобы в это единое целое могли попасть чужеродные атташе и
другое посольство отняло наконец у него тлетворную пальму первенства и вырвалось вперед.
Герцогиня Германтская была спокойна: разговор со Сваном ей не грозил, и теперь ее занимало одно: о чем он говорит с хозяином дома. «Вы не
знаете, о чем у них идет беседа?» – спросил графа де Бресте герцог. «Я слышал, что о пьеске, которую поставил у Сванов писатель Бергот. Должно
быть, премилая пьеска. Но, кажется, актер загримировался под Жильбера, а господин Бергот действительно хотел его изобразить». – «Ах, вот что! Я
бы дорого дала, чтобы посмотреть, как передразнивают Жильбера», – с мечтательной улыбкой произнесла герцогиня. «Вот по поводу этого домашнего
спектакля, – выпятив нижнюю челюсть – челюсть грызуна, снова заговорил граф де Бресте, – Жильбер и потребовал объяснений от Свана, а тот, по
общему мнению, очень остроумно ему ответил: „Да нет, что вы, он совсем не был на вас похож, вы же гораздо смешнее“. Как бы то ни было, –
продолжал граф де Бресте, – пьеска, по слухам, прелестная. На спектакле была графиня Моле, она смеялась до упаду». «Как, графиня Моле бывает у
Свана? – с изумлением спросила герцогиня. – А, это, наверное, дело рук Меме! С домами вроде дома Сванов так всегда и кончается. Все в один
прекрасный день оказываются там, а я из принципа решила не появляться в этом доме, и вот теперь я осталась в одиночестве и вынуждена скучать по
вечерам у себя дома». После того что сейчас рассказал граф де Бресте, герцогиня Германтская изменила свое отношение если не к салону Свана, то,
во всяком случае, к встрече с ним самим, которая могла произойти в любую минуту. |