|
Впрочем, лицо у него было спокойное и серьезное, даже деловитое. Капитан Лилиан Бус, его супруга, была молодая дама, с чрезвычайно приятным лицом и бесконечно добрыми глазами. Они держались всегда в стороне, ни с кем не знакомились и целые дни просиживали вместе, глядя на океан и по временам обмениваясь тихими фразами. Они имели вид людей, с глубоким наслаждением предающихся короткому отдыху. В глазах миссис Бус виднелась какая-то добрая печаль, и только когда к ней подбегал кудрявый белокурый мальчик, – в этих глазах загоралась искра радости, освещавшая все лицо необыкновенно привлекательным светом… Молодая девушка, очевидно, «денщик капитана Армии», относилась к ней с оттенком какой-то ласковой подчиненности… И было так странно подумать, что этот джентльмен и эта молодая дама, в каждом движении которых было столько серьезного достоинства, – едут в Америку, чтобы начать в Новом Свете свою старую кампанию против диавола; что, быть может, еще недавно они шли против devil'а[22 - Дьявола (англ.).] в атаку под бой барабанов, визг рожков, исступленные бесноватые крики «спасенных» ханжей и юродивых разного возраста и пола…
Теперь меня удивила простота и свобода, с которой Софрон Иванович успел примкнуть к этой замкнутой компании. Мне показалось неловким нарушать их уединение в занятом ими укромном уголке, и только раз, пройдя мимо, я услышал, как Софрон Иванович говорит мистеру Бусу:
– Нет, сэр, как хотите… И вы тоже от старого мира… Нужно не это, сэр. Нет, не это…
Мистер Бус молчал, глядя серьезными глазами в светящуюся даль взволнованного океана, а в лице капитана Лилиан Бус, обращенном к Софрон у Ивановичу, я прочел легкую улыбку уверенности… Казалось, она с любопытством смотрит на этого странного человека, который позволяет себе сомневаться в единственном пути спасения, по которому она идет рядом со своим начальником и мужем.
Я более не подходил к ним и только издали следил за этой группой у газового рожка. И мне казалось, что на нашем пловучем мире – это еще особый мирок, не имеющий ничего общего с остальным населением, но связанный таинственными узами какого-то особого родства…
«Кто же, в самом деле, этот мой соотечественник?» – думал я, засыпая на своей колеблющейся койке под мерный плеск океанской волны…
На десятый день над океаном в юго-восточной стороне показалась тонкая игла маяка… На пароходе все пришло в движение, и на палубе появилась даже Евгения Семеновна. За весь путь это случалось только раза три, – все остальное время она страдала у себя в каюте… И когда она бывала на палубе, Софрон Иванович, как всегда, обращал на нее мало внимания. Я старался оказывать ей мелкие услуги, которые она принимала с обычным видом печали и какого-то затаенного неудовольствия… Один раз, сидя в ясный день рядом с ее лонгшезом, я старался развлечь ее разговором и, между прочим, осторожно, в шутливом тоне, рассказал о пари, которое американец заключил относительно профессии ее мужа, и о том, что, по его мнению, Софрон Иванович должен быть знаменитостью своей страны.
На ее истомленном лице при этом проступил признак румянца.
– Правда? – сказала она с какой-то застенчивой радостью, и потом, с приливом удивившей меня откровенности, она сжала мою руку и сказала, разыскивая глазами высокую фигуру мужа: – О, вы его еще не знаете… конечно. Но… вот вы увидите, увидите скоро…
И мне показалось, что на этот раз теория Софрона Ивановича еще раз восторжествовала. В глазах бедной женщины засветилась какая-то энергия, победившая ее расслабленность и утомление. Пароход по-прежнему качался, и белые гребни волн мчались мимо с головокружительным однообразием, но она как будто не чувствовала качки. |
