И теперь кайзер сам нашел выход — замечательный выход. Новая формула должна была звучать так: «Не война, но помощь», и рейхсканцлер граф Гертлинг согласился: «Нам нужен призыв о помощи, тогда и можно будет об этом говорить».

Призыв о помощи был заказан и пунктуально исполнен. Получить такой призыв было просто. Ведь естественно, что во всех частях России было предостаточно людей, которые были готовы немедленно позвать немцев на помощь против большевистской революции. Хотя большевики правили тогда еще относительно бескровно: «красный террор» начался лишь несколько месяцев спустя, летом 1918 года, одновременно с «белым террором» и с началом гражданской войны. Но крупные аристократы-помещики и богатая буржуазия и тогда уже — и по праву — ожидали самого худшего для своего существования от большевистского правления и были готовы позвать на помощь против них хоть самого дьявола из ада. Они с готовностью ухватились за эту возможность.

И таким образом в середине февраля 1918 года восточные армии снова были в походе, чтобы области, оккупированные ими, «освободить от большевистского террора» — в то время как немецкое правительство одновременно тем же самым большевикам выставило ультиматум: в течение двух дней принять немецкие условия мира (тем временем еще более ужесточившиеся). В таком случае они всё еще могли получить мир, и тогда с освобождением от большевистского террора снова бы ничего не вышло.

В этом естественно было противоречие — противоречие, которое в последующие годы и десятилетия должно было проявиться все более сильно. Ведь немцы желали и спланировали большевистскую революцию в России, они также хотели продолжения большевистского господства в России, так как считали его наилучшей гарантией русских слабостей и беспомощности, они хотели и нуждались также мира с этим правительством — никакое другое русское не предлагало им мира. Но одновременно они неожиданно открыто как бы начали антибольшевистский крестовый поход; и это не только из тактических соображений момента. Напротив, тут неожиданно проявилось нечто основополагающее. Для обоснования нового наступления на Востоке Людендорф писал совершенно безнадежно (и совершенно нелогично): «Возможно, что мы нанесем большевикам смертельный удар и тем самым улучшим наши взаимоотношения с более достойными слоями России». Всего лишь год назад тот же самый Людендорф «послал» Ленина в Россию, чтобы привести там к власти большевиков. Теперь он вдруг хочет нанести им смертельный удар; и по всей видимости он вовсе не замечает, что тем самым противоречит самому себе.

Неестественный союз с Лениным все же порождал некоторое замешательство у германских высших кругов общества; желание распустить Восточный фронт, желание использовать возможность для больших завоеваний на Востоке и к тому еще, проявившийся неожиданно, инстинктивный антибольшевизм — все это смешивалось друг с другом, и не так легко согласовывалось.

Но замешательство у немцев было ничем по сравнению с разобщенностью, диким сопротивлением, паникой и безнадежностью, охватившими в этот момент другую сторону. Решение о войне или мире — безнадежной войне или бесславном мире — должно было теперь быть принято Советами в течение 72 часов, в то время как рука душителя уже была на горле. Немецкое наступление не встречало практически никакого сопротивления; на линии наступления лежал Петроград, открытый для нападения; с каждым часом германские армии приближались. (Побочным эффектом этой угрозы Петрограду стало превращение Москвы в столицу, которой она и остается с тех пор; большевики, исходя из этого опыта, не хотели никогда более править под дулами немецких пушек).