Но Младина отмахнулась от этих мыслей. Какая разница? Золотое перышко дрожало перед ней в воздухе, будто умоляя поспешить. Она убрала блюдце обратно в короб и двинулась дальше.

Вскоре пошел снег. Крупные пушистые хлопья медленно и величаво плыли в воздухе и присаживались отдохнуть на ветви, на землю, на голову и плечи Младины. Ей уже приходилось всматриваться, чтобы не потерять среди них соколиное перышко, и смаргивать снег с ресниц.

Поэтому вторую избушку она едва не проскочила: перышко вдруг зависло, вынуждая Младину остановиться и оглядеться. Увидев рядом бревенчатую низенькую стену, она не удивилась: она же знала, что в ее укладке было три дара для богини Лады.

Когда вторая избушка повернулась, Младине стало чуть не по себе: один ее угол покосился, крыша с той стороны сильно провисла, а бересте зияли дыры. Внутрь она влезла с большей робостью, чем в первый раз; горшок, который она задела ногой, опрокинулся, из него выбежала мышь.

Из-за снегопада здесь было темнее, внутри избы висели сумерки, но можно было разглядеть, что поминальные рушники посерели и пожелтели от времени, выглядят обтрепанными, затасканными. Мелькнуло воспоминание: точно такие рушники колышут равнодушные ветра на бдынах – родовых столбах на вершине кургана, стоящих уже год или два. Но стены были не срубными, а из бревен, врезанных концами в толстые столбы по углам. Вместо привычной печи в углу был круглый очаг в самой середине, обложенный камнями.

– Заходи, внучка! – проскрипел голос в ответ на ее приветствие. – Садись к столу, поешь. Чай, утомилась.

Хозяйка избы сидела как-то странно, боком. Бросив на нее взгляд искоса, Младина содрогнулась: из провалившегося рта с выпяченным подбородком торчал довольно длинный клык. Она пустила глаза и вздрогнула еще раз: под черным подолом виднелась одна тощая нога, обутая в меховой поршень шерстью наружу, а вместо другой была голая кость! По коже побежал мороз, и Младина поспешно отвернулась и отошла к столу.

Когда она села, лавка под ней заскрипела и покосилась, так что она едва не упала. Стол был так же покрыт мисками, но они были непривычного вида: черно-коричневые, с тщательно заглаженными боками, с более узким дном, расширявшиеся к устью. Некоторые миски имели невысокую ножку. Она потянула носом, однако сытного запаха не ощутила. Наклонилась ниже и поморщилась: каша на дне мисок выглядела так, будто пролежала целый год – высохшая, побуревшая. Блины она даже не узнала: они напоминали полусгнившие осенние листья. Но отказываться было нельзя: она взяла ложку, с трудом отколупнула кусок от кома высохшей каши, поднесла к лицу и незаметно скинула под стол. С поминальным питьем вышло еще легче: кружка, которую она взяла, была пуста, внутри уже поселился паучок, так что она лишь сделала вид, будто пьет.

– Куда путь держишь внучка?

– Иду жениха моего искать – Хортеслава, Зимоборова сына, Столпомерова внука. Заплутал он где-то, ни в Яви, ни в Нави.

– Найти-то ты его найдешь, да не для тебя тот каравай пекся, не с тобой он перстнем золотым обручался. Есть у него невеста – лебедь белая. Даже и поглядеть на него тебе не позволит.

– Помоги, бабушка! – попросила уже наученная Младина. – Может, есть у тебя что-то, ради чего лебедь белая мое желание исполнит?

– Есть кое-что.