Но эта мысль внушала ужас. Еще в детстве Пребран слышал сказания о том, как в медведя превращался проклятый матерью сын, а потом охотники, сняв шкуру с убитого зверя, находили под ней человеческое тело. Тому, кого проклял род, удачи не будет ни в человечьем облике, ни в зверином. Если бы удалось как-то выпроситься… А зная, как мало красноречив, Пребран приходил в отчаяние; душа его билась, не находя выхода, будто птица в силке.

Вечер Пребран провел с матерью: отец почти сразу ушел с Лютомером и Лютавой в святилище, и туда же, по словам Милозоры, очень скоро отправилась и Младина. Благодаря всему этому мать и сын, не видевшиеся три года, смогли провести вечер вдвоем.

Вид Милозоры поначалу поразил Пребрана: неужели она так постарела за три года? Его изумило, что она стала ниже его ростом на целую голову, будто усохла телом от тоски по единственному сыну. Неловко обнимая ее перед санями, Пребран испытывал грызущее чувство стыда, будто сам был виноват в том, что рука времени так сурово по ней прошлась. Все эти годы он старался не думать о ней – о той женщине, которую обязан был любить, почитать и оберегать от страданий. Она запомнилась ему молодой красавицей, и теперь, видя перед собой настоящую старуху, он дивился, что за злое колдовство ее так изменило. Только позже он сообразил, что первые семнадцать лет своей жизни просто не замечал, как она старела, как прибавлялись морщины на лице и седина в волосах. Она осталась в его памяти такой, какой он узнал ее ребенком. И только сейчас, после долгой разлуки, сумел увидеть такой, какая она есть. А увидев, он будто полюбил ее вновь, со свежей силой, прочной благодарной любовью не ребенка, а почти зрелого мужа, уже понимающего, чем обязан матери. Послала бы она его сейчас за моложавыми яблочками – пошел бы, до самых верхних небес добрался бы! Стало стыдно и прежнего пренебрежения, и своего тайного желания уйти снова в лес. Раньше Пребран тревожился лишь о том, как станет говорить с отцом – ведь Бранемер желал видеть сына женатым мужчиной и своим преемником. А теперь испугался горя, в которое такой разговор повергнет мать.

А она только об этом и могла говорить. В княжей избе был готов целый стол, уставленный блюдами на десятерых, но так вышло, что сели за него только Радом и Пребран с матерью. От волнения и смущения Пребрану кусок не лез в горло, но он старался есть, боясь ее обидеть. А Милозора то и дело тянулась к его руке, одновременно желая прикоснуться к своему сокровищу и опасаясь этого чужого, неразговорчивого мужчины, в котором только она и могла разглядеть черты прежнего мальчика.

– Соколик ты мой, яблочко мое наливное! – приговаривала она, сидя напротив него за столом. – Как же ты порадовал меня! Хоть ложись и помирай! – Она заплакала, стала утирать слезы, смеясь. – Чего еще мне надобно? Я уж думала, кончена жизнь моя, буду теперь, как иные старухи, чужих детей качать до самой крады…

Пребран вопросительно глянул на нее: каких чужих детей? Откуда тут чужие дети?

– Отец ведь заново жениться задумал, – пояснила Милозора, зная, что он ничего не ведает о положении дел дома.