Он всхлипывал, и Элисабет понимала, что нужно его обнять, но не могла. Она видела, как белая птица бьет крыльями по лицу Йохана, слышала яростный крик. Комнату внезапно заполнили белые перья и вопли.

Элисабет выскочила из крошечного домика и побежала так быстро, как только позволял её живот, но вскоре, задыхаясь, остановилась. Стояло лето, но великая река синего льда, что лежала внизу, никогда не таяла, не шевелилась. А сейчас от нее поднимался холодный влажный воздух, каждый  вдох будто втягивал холод, превращая лёгкие в лёд. Она вглядывалась в чистое небо над головой, но там было пусто. Ни единой птицы, будто все они умерли вместе с соколами, последними соколами долины.

По горам прокатился грохот. Элисабет потрясенно смотрела на лед. По замерзшей реке, будто по гигантскому яйцу, скользила огромная трещина. На глазах Элисабет на долину набежала огромная черная тень, сделав бело-синий лед темным, как болотное озеро. В ужасе она взглянула наверх. Всего лишь облако, закрывшее солнце... Облако, выползающее из-за горы... Облако там, где их никогда не бывало.

Элисабет охнула от толчка в животе. Малыш бил крошечными кулачками, пытаясь выбраться наружу. Она чувствовала его страх, чувствовала, что маленькое сердечко трепещет как у пойманной птички. Но прислушиваясь к отчаянному стуку, она поняла, что в ее животе бьется не одно сердце, а два. Две маленькие головки толкали ее. Две пары ручек беспорядочно махали от ужаса. Она опустилась на землю, прижимая руки к животу, нежно поглаживая сквозь кожу их крошечные конечности, стараясь успокоить, будто могла схватить и удержать их сердитые кулачки.

— Они знают, — произнес голос позади нее.

Элисабет обернулась, насколько смогла. В тени скалы стояла молодая женщина. Высокая, даже выше Йоханна, и спину держит очень прямо, как березка.

— Клятву, данную жизнью нерождённого ребенка, нельзя нарушить, не заплатив страшную цену. Ты не должна была разрешать ему клясться детьми в твоей утробе. Если так уж нужно было, пусть клялся бы собственной головой, а не невинными жизнями. Твои дочери теперь помечены. Духи соколов вошли в твою утробу. Но я сделаю все, что смогу, чтобы защитить их, если ты доверишь их мне. Элисабет потрясенно смотрела в серые глаза незнакомки, темные, как зимний шторм. Она заметила кое-что еще на этом красивом лице — крошечный выступ под носом, там, где должна быть впадина.

— Уйди от меня, — закричала она, отчаянно пытаясь подняться на ноги. — Я знаю, что вы за люди. Вы само зло, каждый из вашего племени. Вы детоубийцы. Все знают, что бывает с детьми, которых вы крадете у порядочных людей, вроде нас. Не приближайся к моим детям. Я не позволю тебе их забрать, слышишь? Убирайся!

С круглыми от ужаса глазами Элисабет пятилась, пытаясь осенить крестом себя и свой живот, будто этим можно было отпугнуть незнакомку. Однако женщина безучастно наблюдала за ней, словно за чайкой, с криком носящейся по ветру. Спустя какое-то время она вынула из-под шали длинный шнур, сплетенный из белой и красной шерсти, с множеством узелков. Трижды проведя шнур сквозь правую ладонь, она протянула его Элисабет.

— Это поможет облегчить роды и снять часть причиненного зла. Развязывай по одному узлу при каждой схватке.

Элисабет попятилась, спрятав руки за спину, будто боялась, что шнур залетит в них сам собой:

— Мне он не нужен! Не будет его в моем доме! Я не возьму ничего из того, к чему прикасалась ты или твое грязное племя.

Выражение лица незнакомки не изменилось, но она бросила шнур на землю между ними.