– По-моему, это лучше шторма, – легкомысленно заметил Александр, явно намереваясь присоединиться к Ральфу на прове. – Сухо, не болтает…

    Чего еще?

    – Не скажите, Ва…

    – Дядя!

    – Ах, да! Не скажите, Александр. Даже не особо бывалый моряк вам подтвердит: любая буря лучше штиля. С бурей можно бороться и если капитан умел, а корабль хорош – много ли беды в буре? Зарифились и пошли помалу… А в штиль люди с ума сходят.

    – Вероятно, потому что им занять себя нечем, – предположил Александр.

    – Именно, любезный мой племянник! Именно поэтому – в штиль нечем заняться, от безделья с ума и сходят!

    – Пытливому уму всегда есть, чем заняться, – довольно безапелляционно заявил Александр. – Пойду-ка я к Ральфу. Что-то он там со своей кисой затевает…

    Тут вмешался Чапа:

    – Прошу прощения, господа, но штарха сейчас лучше не трогать. Он занят.

    – В смысле? – не понял Александр. – Почему вдруг занят?

    – Ну, штиль же, – проникновенно пояснил Чапа, всплеснув руками.

    Никто из альбионцев ничего не сообразил. Александр недоуменно переглянулся сначала с Фримером, потом с Исмаэлем. Но в словах каморного было столько убеждения, что потревожить Ральфа никто так и не рискнул, все наблюдали издали, от средней мачты – Александр даже запомнил, что на «Гаджибее» она зовется майстро-шеглой.

    Кассат взобрался на банберс, словно обычный домашний кот на балконные перила, прошел немного вперед и улегся на бастуне.

    – Че это он на утлегарь полез? – отчего-то шепотом спросил Фример, обращаясь к Чапе.

    – Куда?

    – Ну… вон то дерево, по-нашему зовется бушприт, а накладка – утлегарь.

    – А… По-нашему – банберс и бастуня. Ветер творят, господин Фример.

    Глядеть – глядите, а вот близко лучше не подходить.

    – Что творят? – Фримеру показалось, будто он ослышался.

    – Ветер.

    – А… – протянул Фример и осекся.

    Ральф встал позади кассата, затем медленно воздел к небу руки. Воздух меж его ладоней словно бы загустел, стал текучим и зыбким – так в жаркий полдень над песками шевелится горячее марево. По шерсти кассата вдруг побежали, сухо потрескивая, яркие даже при дневном свете искры. Ральф все стоял; меж его ладоней, похоже, рождался миниатюрный вихрь. А несколькими секундами спустя Ральф отпустил этот вихрь; движение его было совершенно однозначным – так отправляют в небо ручных голубей.

    Сантона ощутимо вздрогнула. Затрепетали, будто живые, паруса. Фример с удивлением обернулся, торопливо приблизился к борту и глянул назад, за корму.

    Их догонял порыв, четко видимый по ряби на поверхности моря. Порыв ветра, немыслимый в установившемся спокойствии. Безмерно одинокий – а ведь порывы никогда не гуляют в одиночку.

    – Айя стеньг-стралет! Айя майстро-контра-ранда! Айя бизань-ранда, бизань-контра-ранда! Живо, охламоны! – зычно и азартно проорал каморный.

    Матросы кинулись еще добавлять парусов. И когда паруса встали порыв как раз нагнал «Гаджибея». Сантона устремилась вперед, словно морские боги приняли ее в могучие ладони и увлекли по волнам.