- Вы, наверное, знаете, что после принятия решения о трансплантации реципиенты ожидают донорский орган порой до восемнадцати, а то и больше месяцев? Пятьдесят процентов… пятьдесят чертовых процентов погибают, так его и не дождавшись?

- Лада…

- У нее нет восемнадцати месяцев. У нее нет…

- Мне очень жаль.

Она покачала головой и, пошатываясь, встала со стула:

- В какой она палате? Я ведь могу ее увидеть? Или… мне это тоже запрещено?

Виктор Васильевич тяжело вздохнул:

- Она в седьмой. Пойдем… провожу.

В седьмой палате лежала одна только Лидочка. Ее маленькая, совсем не по возрасту фигурка казалась еще меньше на фоне огромной больничной койки. В тонкую ручку была воткнута капельница. Лада ненавидела… лютой ненавистью ненавидела эти иголки.

- Ладушка, ты пришла…

- Конечно, моя золотая девочка. И всегда буду рядом, помнишь?

- Да… до конца.

Лада сглотнула соленый ком:

- Это с чего ты о конце заговорила? Виктор Васильевич утверждает, что ты молодцом. Того и гляди выпишут.

- Это хорошо! Ты обещала прокатить меня на лодке… - тонкий голос Лиды слабел, а ведь она просто разговаривала… всего лишь разговаривала…

- Обязательно… Я обязательно покатаю тебя на лодке, моя золотая девочка. Быстро-быстро, чтобы соленый ветер в лицо и лишь крики чаек над головами…

Лида сонно моргнула, не в силах больше сопротивляться усталости, закрыла свои прозрачные, как родниковая вода глазки. Взрослые глаза маленькой девочки. Глаза, полные обреченного понимания…

Лада растерла слезы по лицу, поправила тонкое одеяло и, поцеловав малышку в пропахшие больничным смрадом волосики, вышла прочь из палаты.

- Ладочка! Как хорошо, что ты здесь! Там тебя ищет какой-то мужчина. Говорит, постоялец.

О господи! Она совсем о нем забыла…

- Лада?! Все хорошо?

Он спешил ей навстречу, а солнце… слепяще яркое солнце зажигало костры в его каштановых волосах. Почему-то Лада видела все происходящее словно в замедленной съемке. Летающую в воздухе пыль, вольготно прогуливающегося по широкому водостоку воробья, угодившую в паутину муху... В какой-то мере она и сама себя чувствовала где-то так. Еще живой, но уже полумертвой. Запутавшейся в паутине чужих смертей.

- Да… да, все… нормально.

Не плакать, только не плакать… Он – постоялец, а не жилетка.

Но как же хочется выть…

- Что все же произошло? Я приехал в назначенное время, но мне сказали, что ты в больнице. Я примчался сюда…

- О… извини за беспокойство. Голова кругом…

- Да к черту! Что случилось-то? Я чем-то могу помочь?

Да! Можешь! Вырви из груди свое сердце… Отдай его маленькой-маленькой девочке… Я бы свое отдала. Но ведь не подходит… Сломанное… ни на что не годное сердце… - пронеслись в голове наверное страшные мысли.

Улыбнувшись дрожащими губами, Лада сказала:

- Нет. Здесь… уже никто не поможет.

И снова улыбнулась. Как дура. Не улыбаться нельзя. Нельзя, потому что никому нет дела до ее слез. Даже богу нет, который по идее должен быть милосердным. А еще… потому, что если эта маска сползет с лица, от нее вообще ничего не останется. Под этой маской ничего нет. Она вся истлела…

- Лада…

- Погодите еще пару минут. Я… мне нужно переговорить с врачами, оставить деньги на всякий случай…

- Да-да, конечно… Я подожду на улице.