– Я хотел бы, – начал я, – представить Френдлиз в наилучшем свете перед человечеством 14 миров.

– Чтобы еще раз доказать вашу лояльность Кодексу?

– В общем‑то да. Знаете, я очень рано осиротел и моей сокровенной мечтой было работать в Службе Новостей...

– Не тратьте моего времени, ньюсмен! – тяжелый голос Брайта прервал меня на середине предложения. – Что ваш кодекс для меня, который движется по пути божественного слова?

– Каждый из нас движется по своему собственному пути, – возразил я.

Он застыл, придвинувшись ко мне.

– Если бы не мой Кодекс, я не был бы здесь, – продолжал я. – Возможно, вы не знаете, что случилось со мной и моим шурином на Новой Земле?

– Знаю, – это было сказано без признаков милосердия. – Вы, ньюсмен, были наказаны за свою самонадеянность. – Его губы растянулись в кривой усмешке. – Насколько мне известно, ньюсмен Олин, вы не принадлежите к Помазанникам Божьим?

– Нет?

– У тех из нас, кто следует божественному слову, есть немало причин совершить какое‑нибудь действие из ненависти, невзирая на собственные интересы. Ну, а в безбожниках какая может быть ярость, кроме как на самих себя?

Я растерялся.

– Вы насмехаетесь над нашим Кодексом Ньюсмена, потому что он не ваш? – выпалил я через мгновение.

Усмешка исчезла с лица священника.

– Бог не выбрал бы дурака Старейшиной Совета наших Церквей. Ты должен был подумать об этом, перед тем как ехать на Гармонию. Но в любом случае, ньюсмен, теперь ты это уже знаешь.

Я взглянул на него, почти ослепленный озарившим меня пониманием. Я понял, как можно использовать этого человека. Его слабостью была его же сила. Тот софизм, который вывел его в правители этих людей. Тот фанатизм, который наносил ему так много вреда во встречах с лидерами других миров, поскольку из‑за него он во все вмешивался. Хотя недобрые яростные глаза, сверкающие на фоне черной одежды различали всего лишь два цвета – черный и белый, тем не менее их владелец претендовал на роль политика. И поэтому я решил действовать с ним, как с политиком.

Как политика, я мог бы вынудить его совершить политическую ошибку.

– Думаю, что мне здесь делать больше нечего, – сказал я растерянным тоном. – Полагаю...

– Уходите? – голос священника прозвучал как выстрел. – Но разве я сказал вам, ньюсмен, что интервью закончено? Садитесь!

Поспешно сев, я постарался выглядеть бледным и думаю, что преуспел в этом, так как все время понимал, что хотя я и разгадал этого человека, это все же был еще лев, в клетке которого я продолжал находиться.

– Теперь, – сказал он, вглядываясь в меня, – что вы в действительности хотите получить от нас?

Я поджал губы.

– Говорите! – приказал Брайт.

– Совет... – пробормотал я.

– Совет? Совет наших Старейшин? Что ты хочешь, ньюсмен, знать о нашем Совете?

– Вы меня... не так поняли, сэр, – выдавил я из себя, глядя в пол. – Я имел в виду Совет Ньюсменской Гильдии. Я хотел бы получить там место... И вы, френдлизцы, можете стать причиной, из‑за которой мне откроется туда дверь. После того, что случилось с Дэйвом, моя совместная работа с Весселем доказала, что я могу действовать без предубеждений... А если я и в дальнейшем буду придерживаться такой линии, то...

Я умолк и медленно взглянул на Преподобного Брайта. Он смотрел на меня с жесткой улыбкой.

– Ну что ж, твоя исповедь мне понравилась, – сказал он.