|
Беру в руки, читаю анонс номера: «Что мы делали в Кабуле?», «Третья мировая партизанская война», «Австралийские снайперы стреляют лихо» и так далее… - Тебя заморозили что ли? — прерывает мое знакомство с журналом рык Маратыча. — Как мистера Мак-Кинли, а? - В смысле? - В прямом. Он насторожено смотрит на меня. Изуродованная шрамами физиономия Маратыча багровеет. - Как фамилия человека, занявшего первое место на республиканских соревнованиях в семьдесят восьмом? Что стояло в шкафчике в моем кабинете, слева от входа? Как звали кубинца, выдающегося стрелка, о котором я вам рассказывал? Отвечать быстро! Я невольно подбираюсь, наклоняю голову и чеканю: - Кубинца звали команданте Вифредо Арче. В шкафчике стояла бутылочка со спиртом для протирки оптики зрительных труб. А на республиканке в семьдесят восьмом победил… я! Перевожу дух и добавляю: - Кстати, когда вы однажды обнаружили, что спирт разбавлен, это мы с Витьком отливали. Попробовать хотелось, что это такое — чистый спирт. Кожа на черепе Маратыча дергается, верхняя губа ползет вверх, обнажая зубы — мой тренер улыбается. - А я уж подумал — подмененыш какой-то. Ты ведь когда пропал-то? Лет пятнадцать прошло? - Четырнадцать с гаком. - Во-от! И выглядеть тебе положено как мужику в тридцать три. А ты… Не обижайся, но пацан пацаном. - Да я знаю, — машу рукой, плюхаюсь на диван, кидаю в угол сумку. Беззастенчиво вру: — Это у нас наследственное, дед до старости в «молодых человеках» ходил. Врать мне сегодня придется много. Надо привыкать. Маратыч открывает шкаф, чем-то позвякивает, через плечо бросая отрывистые фразы: - Рад, Артем, очень рад, что ты вернулся! Времена-то вишь какие… Ребят наших как разбросало… Насыров в том же Афгане погиб, в восемьдесят седьмом. Славка Орлов на машине разбился три года назад. Рожков в Москве, бизнесует. Хакимов в Германию уехал. Бикмуллин в Лондоне. Петровский, как ты в армию ушел, результаты стал показывать, вверх двинул. До сих пор стреляет, дважды чемпион Союза. Галимов… Витек наш… - Я знаю, — прерываю я Маратыча. — Виделись уже. - Ясно, — он поворачивается, ставит на стол два стакана, бутылку водки, выкладывает колбасу, хлеб, банку огурцов. — Ну, а ты? Расскажешь? - Конечно, — пересаживаюсь с дивана на стул. — Иначе не пришел бы. После вчерашнего загула мне необходимо выпить. Водка манит меня, как живая вода — Ивана-царевича. Подвальный офис Маратыча неожиданно кажется уютным, домашним. Разлив водку, старый тренер поднимает стакан: - За встречу. Чокаемся. Ну, понеслось… Рассказ мой вместе со всеми отступлениями и паузами, во время которых мы выпиваем и закусываем, занимает почти час. Маратыч крутит бугристой головой, шумно сопит, крякает, но не перебивает. Историю встречи с Витьком и все последующие события я излагаю без утайки — в сущности, терять мне нечего. - Ясно, — выдает свое любимое словечко Маратыч и тянется за сигаретами. Я тоже закуриваю. Так, пуская к потолку дым, мы и сидим, не глядя друг на друга. - Ладно, — он решительно тушит окурок в литой чугунной пепельнице. — Про тот бой, когда вашу точку разгромили, я и без тебя знал. Про вертолет — тоже. А куда ты после медпункта делся и где шатался столько лет — это тебе виднее… - Руслан Маратович… - Цыц! — рявкает тренер. — Скажи только одно: с Витьком все правда? - Зуб даю! - Зуб он дает… — похоже, Маратыч всерьез обиделся. Он-то, тертый калач, сразу раскусил, что я лью пули про Пакистан, Индию и прочее. — Явился — не запылился… Киллер, мать твою! - Но я же не… - «Я же, я же», — передразнивает он меня и неожиданно успокаивается. |
