Солдат ничего! Шагает!

Вдруг задрожала земля под копытами да под колёсами. Нагоняет солдата карета о шести лошадях цугом.

Орешек — на обочину, пропускает поезд. А возница лошадей вдруг осадил да и машет солдату: становись на запятки, домчу.

Коли приглашают, чего упираться.

Вскочил Орешек на запятки, гикнул возница на лошадей. Они и взялись с места. И понесли. Да так, что ветер в ушах, как щенок, скулит, жалуется. В глазах рябит. Колёса уж и не крутятся, юзом пошли. Карета по дороге, как по морю, с боку на бок переваливается. Заденет за куст какой — не приведи господи, что будет. Щепы не собрать.

Зажмурился Орешек. И сразу тихо стало. Ветер улёгся.

Глаза открыл — небо, солнышко.

Смотрит, что за оказия!

Сидит он в вороньем гнезде, на вершине высоченной сосны, на самом краю леса. На той самой опушке, где с Малашей-милашей расстался.

Делать нечего.

Слез с дерева.

Смолу с рук ободрал да и пустился в путь той же дорогою.

Шибко осердясь на себя, шагал. А как не сердиться? Попался на проделки Лешего. Кому-кому, а солдату такая промашка — обидная.

Пора бы и на привал, солнце в зените, да Орешек упрямится, шагает.

И нагнал мужичонку на телеге.

— Далеко ли, служивый, путь держишь? — спрашивает мужичок. Корявенький такой, бородёнка запущена, глазки заспанные.

— Домой иду, — говорит солдат. — Матушку проведать.

— Садись, подвезу.

— А чего ж не сесть?

Сел солдат в телегу. Заскрипели. Скрип да скрип. Скрип да скрип. Кинуло Орешка в сон. Только клюнул — посвежело. Воздухом потянуло. Зевнул Орешек. Смотрит — в том же вороньем гнезде сидит.

— Ну погоди, дедушка! — говорит Орешек. — Будет и на моей улице праздник.

Слез с дерева и опять пошагал, по той же дороге малоезженой.

Далеко ушёл.

Поредел тёмный лес. Там поляна, здесь поляна. Смотрит — лошадь пасётся.

Остановился солдат, прищурился и дальше потопал. Тут ему стыдно стало.

— Этак я и сам себе верить перестану.

Вернулся. Достал из ранца верёвку, сплёл уздечку. Сел на лошадь, вдарил её по бокам да и очутился в тот же миг в вороньем гнезде.

— В третий раз, дедушка, твоя взяла! — Тут уж солдат Орешек не осердился, засмеялся.

Слез с сосны, а уже темень. Весь день шагал, только вот ушёл не больно далеко.

Сел солдат под сосною.

Пожевал солдат кус хлеба, сапоги снял, портянки перемотал и пошёл дорогой малоезженой, но своими же ногами топтанной.

Пошёл, пошёл голубчик, тьмы ночной не страшась.

А черно кругом, словно в печку залез: руку поднеси к носу — не увидишь. Только Орешек не на глаза надеется, а на свои солдатские ноги. Солдатские ноги как добрый конь. Отпусти их, сами собой приведут к жилью.

Ветер подул, тучи развеял.

Явились на небе звёзды. Света от них не много, но сердцу с ними веселей. Дорога-то солдату попалась — не приведи господи. Лес со всех сторон обступает, как в чулане тесно.

Вдруг смотрит солдат Орешек и не верит — огонь впереди. Днём, когда на каретах катил, жилья не встречал, а ночью — извольте радоваться.

Огонёк светит, манит. Солдат Орешек хоть и не верит глазам, а шагу прибавил.

Подошёл ближе: видит — чудо! Не в избе огонь горит, и не костерок это. Под землёй золотой сноп золотыми колосьями играет. Клад!

Подивился, но с дороги своей не свернул.

«Или дедушка опять шалит, глаза отводит, — думает Орешек, — или ещё какая нечистая сила».