— На передовой, значит, был?.. — усмехнулась Марина Георгиевна. — А вы знаете, почему он к нам Муську притащил? Нет, ему не курицы жалко. Он просто нас всех в воровстве обвинить хотел. Мол, пусть воруют даже не сами русские, а их кошки, но все равно все они — воры. А потом они в своих мемуарах об этом писать станут…

Муська отомстила немцу еще раз. Когда он вышел из палатки после перевязки, Муська набросилась на его ноги и, если бы не крепкие армейские сапоги, ему пришлось бы совсем не сладко. Немец так и не решился пустить в ход свой пиджак, который держал в руках, — вокруг была толпа раненых, и они явно сочувствовали кошке. Муську пришлось взять на руки, но она продолжала вырываться и смотрела на немца такими дикими, откровенно звериными глазами, что у Ольки невольно вырвалось:

— Это вам, сволочи, за сожженный хуторок!..

А еще Муська не любила немецких детей. Нет, она не бросалась на них, но, когда немецкий мальчик или девочка тянулись к красивой кошке, она прерывала это движение грозным рычанием. И исключений не было.

В мае 1945 года наш МСБ стоял возле небольшого городка, почти в городской черте и к нам иногда приходила крохотная — лет трех — немецкая девчушка. У нее было очень милое личико, белокурые волосы и пышное (наверное, праздничное) очень грязное платьице. Вне сомнения, она была очень голодна. Но несмотря на то, что была еще очень маленькой, девочка понимала, что именно у нас есть еда.

Крошка очень быстро разобралась в том, что ей не стоит подходить к Муське, хотя первое время сильно тянулась к ней. Она даже смеялась от радости, протягивая к ней руки, но Муська остановила и эту беззащитную малышку. Во время своих визитов девочка обходила Муську стороной, останавливалась возле какой-нибудь палатки и молча ждала… Она ждала, что к ней подойдут и наконец дадут хлеба.

Примерно через час за девочкой приходила ее мама. Это была молодая, худенькая и крайне перепуганная женщина. Она напряженно озиралась по сторонам, гладила девочку по голове и уводила, прихватив все то, что ей дали — котелок каши, хлеб, немного колбасы или банку тушенки. Мы отлично знали, что у этой немки есть еще дети — мальчики десяти- двенадцати лет — но они никогда не приходили на территорию МСБ. Они ждали маму неподалеку и у них тоже были испуганные, бледные лица…

6.

… Тем вечером старшина Копеечка получил письмо из Новосибирска. Тетка написала, что его младшая дочка Ася осталась жива, что она наконец-то дождалась письма своего папы, что теперь все хорошо и будущей осенью Асенька пойдет в школу.

Оглушенный невероятной новостью старшина смотрел на наши лица так, словно видел их впервые. Уже потом, пытаясь разобраться в этой истории, мы поняли — а точнее, даже почти увидели — как летом 1941 года, в Бобруйске, вслед за уходящим из-под бомбежки эшелоном бежала молодая женщина с тремя детьми. Самую младшую, Асю, она держала на руках. Именно ее женщина и успела протянуть в чьи-то руки. Те приняли девочку и поезд ушел. Жена старшины Копеечки была умной женщиной и опасаясь военной неразберихи положила в карманы детей записки с их именами и тем адресом, куда нужно привести детей, если они потеряются.

Асю не забрали в детдом… Она проехала полстраны и какие-то люди постоянно заботились о ней. Девочку передавали с рук на руки, кормили, искали место для ночлега и однажды в дверь неизвестной квартиры в Новосибирске постучали…

Старшина Копеечка в буквальном смысле потерял дар речи. Он мычал, тыкал пальцем в письмо и в его глазах светился мучительный вопрос: почему я так долго ничего не знал?

— Ну, ты же сам написал тетке совсем недавно, а она не знала твоей полевой почты, — сказала ему Марина Георгиевна. — Вы перед войной с теткой поссорились, наверное?

Старшина на секунду задумался и закивал головой.