Лицо Шепчущего осталось равнодушным, безгубый рот был плотно сомкнут. Мнилось, что эта новость его не обрадовала, но и не огорчила.

    Дарт всмотрелся в его глаза, затопленные от края до края мраком.

    – Мне очень жаль, старейший среди старейших. Если бы я мог, то отыскал бы зерно бхо-радости для тьяни, а шира б его пробудила. Но в этой пещере одна пустота.

    Снова ни звука в ответ – если не считать, что все тьяни одновременно выпрямились и сидели теперь с распахнутыми глазами. Дарт мог поклясться, что старый вождь не подавал им никакого сигнала; видимо, это была инстинктивная реакция внимания.

    – Я хочу, чтобы один из твоих молодых родичей спустился в колодец вместе с моим помощником, вон с тем маленьким маргаром, – он показал рукой на Джеба. – В подземелье нет опасности. Пусть спустится, посмотрит и расскажет тебе, что увидел.

    Странные белесые веки Шепчущего медленно сомкнулись и разошлись.

    – Зачем?

    – Что – зачем?

    – Ты, Убивающий Длинным Ножом, сказал, что внизу – одна пустота. Зачем спускаться?

    – Для проверки. Будешь знать, что я тебе не лгу. Ты ведь сам говорил, что рами способны вас обмануть.

    – Синее время… – Шепчущий совсем человеческим жестом провел по лицу ладонью и повторил: – Синее время. Забываешь слова, которые знал, потом вспоминаешь… Тьяни говорят, что видят, рами – что хотят, и называют это обманом. Теперь я вспомнил. Я не думаю, что ты обманываешь, но мой клан и другие кланы скажут: увиденное рами – ложь, увиденное Шепчущим Дождем – правда. Я пойду сам.

    Быстрым, почти неуловимым движением он поднялся на ноги и что-то произнес, не повернув головы к своему эскорту. Глаза тьяни вновь затянулись молочной пеленой.

    Дарт тоже вскочил.

    – Нужно висеть на веревке, пока тебя и моего помощника не спустят в первый колодец, а затем – во второй. И нужно висеть, пока не поднимут… Ты сам сказал: твое время – синее. Тут десять твоих родичей, все – молодые. Пошли одного из них.

    Средний глаз Шепчущего уставился на Дарта, длинные руки переплелись немыслимым узлом – видимо, это был жест отрицания.

    – Я пойду. Ты не понимаешь. Те, что пришли со мной, – в красном времени и знают мало слов. Видят, но не могут рассказать. Рассказывают те, кто достиг желтого, а лучше – зеленого времени. Или синего, если не забывают слов. Я их еще не забыл и не потерял силу. – Шепчущий выпрямился; руки его теперь лежали на изукрашенном перламутром поясе. – Тьяни живут не так, как рами, и не так уходят к Элейхо. Рами в синем времени слаб, тьяни по-прежнему силен. Силен, крепок, но вдруг падает и уходит. Быстро уходит, легко. У рами не так. Я не хотел бы стать рами.

    – Suum cuigie, – пробормотал Дарт на древнем земном языке и повторил на фунги: – Каждому свое. Вам дарована легкая смерть, а рами – иные блага, и среди них – способность чувствовать горе и радость. Идем, старейший! Близится синее время.

    Он повернулся и зашагал к колодцу.

    * * *

    Тучи, затмив солнце, сгустились, и начал накрапывать дождь, когда Джеб и Шепчущий вылезли из подземелья. Дождь, как всегда, подкрадывался исподволь, незаметно – еще не струи, падавшие с небес, а мелкая водяная пыль, висевшая в воздухе. Она обволакивала людей и тьяни, заставляла блестеть чешуйчатые тела и шлемы из раковин, холодила разгоряченную дневным зноем кожу, мешалась с потом на лице Птоза, стекала тонкими струйками по щекам.