Она по-прежнему, как и девушкой, любила цветы, звучные, красивые стихи, жаждала разных знаков внимания, но Николай ко всему этому относился иронически, чуть пренебрежительно.

Он был вечно занят, неделями пропадал в институте, забывал позвонить домой.

Когда же дома, в минуты примирения, Наташа просила Николая сказать ей милые, ласковые слова, пусть глупые, смешные, но принадлежащие ей только одной, Николай болезненно морщился и упорно отмалчивался.

Все это до слез обижало молодую женщину. Появился ребенок, но жизнь почти не изменилась. И порой, глядя на лицо Николая, забывающего неделями побриться, безучастного ко всему, что не касалось его работы, ей казалось, что она никогда не будет с ним счастлива.

— Не узнаю вас, Николай Горбатенко! — с горечью говорила ему Наташа.

— Пойми меня, — оправдывался Николай. — Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Но мы уже не молодожены. И это совсем не главное — переживания, нежные слова… — И он пытался ей объяснить, что́ теперь главное, ради чего и как должны они жить, но путался, начинал сам себе противоречить и, замечая колючие, почти враждебные глаза жены, жалобно признавался, что он, наверное, не тот человек, какой ей нужен.

После таких разговоров Николай замыкался еще более, смотрел на все тусклыми, виноватыми глазами, и Наташа, преисполняясь к нему жалостью, начинала думать, что она пустая, взбалмошная женщина и напрасно мучает Николая.

«Я же совсем, совсем счастливая. Все у меня есть: дом, ребенок, муж», — утешала она себя нехитрой ложью, а в душе тосковала по жизни, цветущей постоянными радостями — на «всю палитру», как говорила ее подруга-художница.

Разразилась война. Гитлеровцы жестоко бомбили город. Люди снимались с насиженных мест — одни уходили на фронт, другие ехали на восток, в глубокий тыл.

Эвакуация университета началась раньше, чем это предполагалось, — фронт приближался к городу. Утром Наташа срочно выехала за сыном Павликом, который жил за городом в детском саду. Николай сказал, что будет ждать ее с вещами на станции. Забрав Павлика, Наташа поехала обратно в город. Но было уже поздно. В городе хозяйничали немецкие солдаты. Жители бежали в лес. Фашистские летчики обстреливали их из самолетов. Пять дней Наташа с сыном пробиралась глухими лесными тропами, пока не вышла к какой-то станции. Здесь их посадили в поезд, который увозил на восток женщин и детей.

На остановках Наташа бегала от эшелона к эшелону, заглядывала в вагоны, но никто ничего не знал про университет, про Николая…

Обосновавшись на новом месте, она с первых же дней принялась за поиски мужа: рассылала телеграммы, наводила справки. Перебрала почти все крупные города Сибири и Средней Азии. Все было тщетно — Николай не отзывался. Судьба университета также была неизвестна. Но Наташа не сдавалась и продолжала рассылать все новые и новые письма.

— Это ты правильно, — одобрила Аннушка, уверенная, что Наташа пишет мужу на фронт. — Чаще пиши… Солдат письма любит. Мне вот Гриша так прямо покоя не дает. Я, говорит, без твоих писем жить не могу… Раз так, я согласна хоть с утра до ночи писать!

Наконец из маленького городка, затерянного в песках Туркмении, пришел ответ: да, университет здесь, но аспиранта Николая Горбатенко в его списках не значится.

«Вот и конец всему», — говорила себе Наташа, со страхом думая о том, что, наверно, теперь они с Николаем навеки потеряли друг друга. Но тут же она старалась отогнать эти мысли: «Нет, он должен найти нас, должен, он же отец…»

Но слать письма больше было некуда. Наташа с завистью смотрела на Аннушку, которая часто и обстоятельно писала Григорию. Она деловито сообщала о всех подробностях семейной жизни, о своей работе в госпитале и при этом всегда умела умолчать о тяготах и невзгодах; невольно выходило, что все у нее есть, дети не бедствуют, топливом обеспечена и вообще живет она в полном достатке.