Саша Чёрный. Солдатские сказки (сборник)
Антигной
Посылает полковой адъютант к первой роты командиру с вестовым записку. Так и так, столик у меня карточный дорогого дерева на именинах водкой залили. Пришлите Ивана Бородулина глянец навести. Ротный приказание через фельдфебеля дал, адъютанту не откажешь. А Бородулину что ж: с лагеря от занятий почему не освободиться; работа легкая – своя, задушевная, да и адъютант не такой жмот, чтобы даром солдатским потом пользоваться. Сидит это Бородулин на полу, лаком-сандараком ножки натирает, упарился весь, разогрелся, гимнастерку с себя на паркет бросил, рукава засучил. Солдат был из себя статный да крепкий, хочь патрет пиши: мускулы на плечах и руках под кожей чугунными желваками перекатываются, лицо тонкое, будто и не простой солдат, а чуть-чуть офицерских дрожжей прибавлено. Однако ж, что зря хаять, – родительница у него была старого закала, природная слободская мещанка, – в постный день мимо колбасной лавки не пройдет, не то, чтобы что… Перевел дух Бородулин, ладонью пот со лба вытер. Поднял глаза, барыня в дверях стоит, – молодая, значит, вдова, у которой адъютант по сходной цене фатеру сымал. Из себя аккуратная, личико тоже – не отвернешься. Ужли адъютант у корявой жить станет… – Упрели, солдатик? Скочил он на резвые ноги, – гимнастерка на полу. Только он ее через голову стал напяливать, второпях в ворот руку вместо головы сунул, ан барыня его и притормозила: – Нет, нет! Гимнастерку не трожьте! Обсмотрела его по всем швам, будто экзамен произвела, и за портьерку медовым голосом бросила: – Чисто Антигной!… Энтот мне как есть подходит. И ушла. Только дух за ней сиреневый так дорожкой и завился. Принахмурился солдат. На кой ляд он ей подходит? Экое слово при белом свете ляпнула… С жиру они, барыни, перила грызут, да не на такого напала. Справил Бородулин работу, снасть свою в узелок связал, через вестового доложился. Вышел адъютант самолично. Глаз прищувил: блестит столик, будто его корова мокрым языком облизала. – Ловко, – говорит, – насандалил! Молодец, Бородулин! – Рад стараться, ваше скородие. Только извольте приказать, чтобы до завтрева окон не отпирали, пока лак не окреп. А то майская пыль налетит, столик затомится… Работа деликатная. Разрешите иттить? Наградил его адъютант как следовает, а сам ухмыляется. – Нет, братец, постой. Одну работу справил, другая прилипла. Барыне ты оченно понравился, барыня лепить тебя хочет, понял? – Никак нет. Сумнительно чтой-то… А сам думает: что ж меня лепить-то? Чай уже вылеплен!… – Ну, ладно. Не понял, так барыня тебе разъяснение даст. И с тем фуражку на лоб и в сени проследовал. Только, стало быть, солдат за гимнастерку – портьерка – взык! – будто ветром ее вбок отнесло. Стоит барыня, пуховую ладонь к косяку прислонила и опять за свое: – Нет, нет! Взойдите, как есть, в натуральном виде. Вас как зовут-то, солдатик? – Иван Бородулин! – ответ дал, а сам, будто медведь на мельничное колесо, вбок уставился. Зовет она его, значит, в свой покой на близкую дистанцию. Адъютант приказал, не упрешься. – Вот, – говорит барыня, – обсмотрите. Все крутом, как есть моей работы. Мать честная! Как глянул он, аж в глазах забелело; полна горница голых мужиков, кто без ног, кто без головы… А промеж них бабы алебастровые. Которая лежит, которая стоит… Платья-белья и звания не видать, а лица, между прочим, строгие. Барыня тут полное пояснение сделала: – Вот вы, Бородулин, по красному дереву мастер, а я из глины леплю. |
