Саша Чёрный. Королева – золотые пятки
В старовенгерском королевстве жил король, старик седой, три зуба, да и те шатаются. Жена у него была молодая, собой крымское яблочко, румянец насквозь так себе и оказывает. Пройдет по дворцу, взглянет, — солдаты на страже аж покачиваются. Король все Богу молился, альбо в бане сидел, барсуковым салом крестец ему для полировки крови дежурные девушки терли. Пиров не давал, на охоту не ездил. Королеву раз в сутки в белый лоб поцелует, рукой махнет да и прочь пойдет. Короче сказать, никакого королеве удовольствия не было. Одно только оставалось — сладко попить — поесть. Паек ей шел королевский, полный, что хошь, то и заказывай. Хоть три куска сахару в чай клади, отказу нет. Надумала королева как-то гурьевской кашки перед сном поесть. Русский посол ей в день ангела полный рецепт предоставил: мед да мигдаль, да манной каши на сливках, да изюму с цукатцем чайную чашечку верхом. До того вкусно, что повар на королевской кухне, пробовавши, половину приел. И горничная, по корридору несши, не мало хватила. Однако и королеве осталось. Ест она тихо — мирно в терему своем, в опочивальне, по венгерски сказать — в салоне. Сверчок за голландкой поцыкивает, лунный блин в резное оконце глядит. На стене вышитый плат: прекрасная Гобелена ножки моет, сама на себя любуется. Глядь-поглядь, вырос перед королевой дымный старичок, личность паутиной обросла, вроде полкового капельмейстера. Глазки с белоголубым мерцанием, ножки щуплые в валенках пестрых, ростом, как левофланговый в шестнадцатой роте, — еле носом до стола дотягивает. Королева ничего, не испугалась. — Кто вы такой, старичок? Как-так скрозь стражу продрались, и что вам от моего королевского величества надобно? А старичок только носом, как пес на морозе, потягивает: — Ну и запах… Знаменито пахнет. Топнула королева по хрустальному паркету венгерским каблучком. — Ежели ты на мой королевский вопрос ответа не даешь, изволь тотчас выйти вон! И к звонку — сонетке королевскую муаровую ручку протянула. Тем часом старичок звонок отвел, ножку дерзко отставил и говорит: — Что ж так сразу и вон? Я существо нужное и выгнать меня никак нельзя. Я, матушка, домовой, могу тебе впалую грудь сделать, либо, скажем, глаз скосить, — родная мать не узнает. — Ах, ах! — Вот тебе и ах… Могу и доброе что сделать: королю дни прибавить, альбо тебе волос выбелить, с королем посравнять. Дай, матушка, кашки, за мной не пропадет… Зло взяло королеву. — Ты швабра с ручкой! Нашел чем прельщать… Не про тебя каша варена. Ступай на помойку, с опаленной курицы перья обсоси. Домовой зубом скрипнул, смолчал и сиганул за портьеру. как мышь в подполье, в сонную ночь. Наглоталась королева кашки, расстегнула аграмантовые пуговки, чтобы шов не треснул, ежели вздохнет. Хлопнула в белые ладоши. Постельные девушки свое дело знают: через ручки-ножки гардероб ейный постянули, ночной гарнитур скрозь голову вздели. Стеганное соболье одеяльце с боков подоткнули, будто пташку в гнезде объютили «Спите с Богом, Ваше Королевское Величество! Первый сон — глаза закрывает, второй сон — сердце пеленает…» Ладно. Стала она изумрудные глазки заводить. Лампадка в углу двоится. Сверчок поцикивает. В животе кашка урчит, бурчит, по ученому сказать, переваривается. Тем часом дымный старичок из-за портьерки ухо приклонил: легкий королевский храп услышал. Он, рябой кот, только того и дожидался. На приступочку стал, на другую подтянулся, из-за пазухи кавказского серебра пузырек достал. А тут королева как раз во сне приятную сладость увидела, всем своим женским составом потянулась, розовые пятки-пальчики из под собольей покрышки обнаружила. |
