Саша Чёрный. Катись горошком…
Укатила барыня, командирова жена, на живолечебные воды, на Кавказ, нутренность свою полоскать. Балыку в ей лишнего пуда полтора болталось. Остался муж ейный, эскадронный командир, в дому один. Человек уже не молодой, сивый, хоша и крепкий: спотыкачу в один раз рюмок до двадцати охватывал. Только расположился на полной свободе развернуться, от бабьего гомону передохнуть, глядь-поглядь на двор барынина мамаша на пароконном извозчике вкатывает. Перья на шляпке лопухом, сквозь увальку глазищами, словно вурдалак, так и лупает. Барыня ей, стало быть, секретный наказ послала: «приезжай, последи за моим сахарным. А то без меня дисциплину забудет, — либо обопьется, либо с арфянками загуляет. В дом наведет, из приданных моих чашек лакать будут». Отдохнул значит. Высадил он мамашу, грозную старушку. Ус прикрутил, глаза вбок отвел и под ручку ее на крыльцо поволок. — «Прошу покорно, заждались! Эй, Митька, тащи чемодан, дорогая мамаша приехамши, — крыса ей за пазуху…» И хоть бы одна заявилась: пса с собой привезла закадычного. Голландской работы, по прозванию мопс Кушка. Личность вроде как у ей самой, только помельче. Отвели ей с псом самый лучший покой. Расположились, квохчут. Не поймешь, кто с кем разговаривает: барыня ли с собачкой, собачка ли с барыней. Ходит ротмистр округ стола шпорами побрякивает, ус книзу тянет. Денщика кликнул. — Продышаться пойду… Какие мамашины приказания будут по буфетной части, сполняй. А ежели она начнет под меня подкоп домашний рыть, выспрашивать, — смотри у меня Митрий! — Слушаюсь, Ваше Высокородие. Промеж дверей пальцев не положу. Денщик, что ж. Человек казенный. Самовар раздул, мягкие закуски для старой барыни на стол шваркнул. В чашку надышал, утиральником вытер, из варенья муху выудил горсткой, обсосал, — дело свое знает. Отдохнула старушка. В столовую вкатывается, коленкор ейный гремит, будто кровельщик по крыше ходит. Сзади Кушка хрипит, по сторонам, падаль, озирается, собачью ревизию наводит. Заварила она чаю, половину топленых сливок себе в чашку ухнула, половину Кушке. Голландской работы собачка простого молока не трескает. Денщик-Митька стоит у окна, мух на стекле подавливает, ждет чего дальше будет. Старушка на блюдечко дует, невинную речь заводит: — Что ж ты, друг ананасный, барином своим доволен? — Так точно. Командир натуральный. Дай Бог каждому. — Гости у вас часто бывают? — Батюшка полковой заворачивает. Странники кое-когда проходящие… Хозяин дома вчерась водопровод проверять приходил. Крантик у нас ослабемши… — Так. Выпивает командир с ними, что ли? — Не без того, выпивают-с. Клюквенный квас у нас отменный после барыни остался. — Квас, говоришь?.. Ну, а сам он куда отлучается, не примечал ли? — Примечал, как же-с. В манеж ездят на занятия. В бане третьяго дня парились. В парикмахерскую завсегда ходят. Волос у них жесткий, — дома не бреются… — Так-так. На словах твоих хоть выспись… Ну, а где ж он обедает без барыни? В собрание ходит? — Никак нет. Я им кой-чего стряпаю. По средам-пятницам — рыбка. А так — либо каклеты, либо телятина под безшинелью. Вскинула барынина мамаша глазки: из блохи, мол шубу кроишь, да мне не по мерке. — Вечерами что-ж твой барин делает? — Псалтирь читают. Другие господа на биллиардах, а они все псалтирь… Либо по тюлю крестиками вышивают. Харкнула старушка со злости. Ишь, охальник, — руки по швам, язык штопором. — Кушку моего на променад поведешь. |
