Что ротному делать? Не зверь ведь, человек понимающий. Ткнул легонько Каблукова в переносье.

– Эх ты, вареник с мочалкой… Что ж я теперь полковому командиру доложу? Зарезал ты меня!…

– Не извольте, ваше высокородие, огорчаться. Немцы, допустим, газовую атаку произвели, – состав наш и разошелся. Так и доложите…

Голос за сосной ничего, добрее стал:

– Ишь ты, дипломат голландский! Ладно уж! Только смотри, ребята, никому ни полслова. Ну что ж, давай и мне коньяку, надо и мне слюду бестелесную с себя смыть.

Смутился Каблуков, подает штоф, а там на дне капля за каплей гоняется. Опрокинул ротный, пососал, ан порции не хватило. Заголубел весь, будто лед талый, а в тело настоящее не вошел.

– Ах, ироды!… Слетай, Каблуков, на перевязочный, спирту мне добудь хочь с чашечку. А то в этом виде как же ворочаться-то: начальник не начальник, студень не студень…

Благословил этак в полсердца Каблукова, в вереске под сосной схоронился и стал дожидаться.

Притаилась, стало быть, наша головная колона в Альпах в непроходимом ущелье. Капказ не Капказ, а горы этак с полтора Ивана-Великого. Облака, которые потяжелее, поверху цыпаются, ни взад, ни вперед. Водопадина сбоку шумит. Чего ж ей, дуре, больше делать? Суворов фельдмаршал само собой в передовой части. Пока вторая бригада в далекий обход поднебесным путем пошла, чтобы французу в зад трахнуть, надо было переждать. А что ущелье непроходимое, Суворову через правый рукав наплевать. Потому прочие начальники – генералы, а он – генералиссимус, никаких препятствий не признавал. Где, говорит, древесный муравей проползет, где орел прочертит, там и мои чудо-богатыри ползком-швырком взойдут, скатятся. Дыхания хватит, а не хватит, у себя же и займем.

Сидят это солдатики под скалами, притихли, как жуки в сене. Не чухнут. За прикрытием кое-где костры развели, заслон велик, не видно, не слышно. Хлебные корочки на штыках поджаривают, чечевицу энту проклятую в котелках варят. Потому австрийские союзнички наш обоз с гречневой крупой переняли, своим бабам гусей кормить послали. Сволота они были, не приведи Бог! А нам своей чечевицы подсунули, – час пыхтит, час кипит, – отшельник, к примеру, небрезгающий, и тот есть не станет. Дерьмовый провиант!…

Ходит Суворов-князь по рядам, кому кусок леденца из специального кармана ткнет, – «Соси за мое здоровье!» Кого по лядунке хлопнет, пошутит: «Знаешь меня, кто я таков?».

– Как же нам своего отца не знать! Вас, Ваше Сиятельство, по всей Рассей последний черемис и тот знает…

– А может, я вражеский шпиен, под Суворова подзаделался… Ась? Что же ты, – спорынья в квашне, сто рублей в мошне, – как зуй на болоте, нос вытянул? Стой не шатайся, говори не заикайся, ври не завирайся!

– Разве ж шпиен так по-русски чесать может?… Да и по глазам кто ж Ваше Сиятельство сразу не признает…

– Какие такие у меня глаза? Один плачет, другой дремлет, третий за всех вас не спит.

– Такие глаза, будь здоров во веки веков, – отвечает чудо-богатырь, – что прикажи мне чичас, батюшка, чтоб я самого себя на шомпол насадил и в костре изжарил, – и глазом не моргну!

Ухмыльнулся Суворов в сухой кулачок, треух свой поперек передвинул.

– Уж ты, сват, лучше не зажаривайся! Авось и живьем пригодишься.

Обошел линию, посты проверил, задумался.