Сознательно и бессознательно, изо дня в день мы готовимся ко встрече с неизвестным и сверхъестественным. К тому, что однажды явится перед тобой, словно чертик из табакерки. Выскочит, выпрыгнет — и в один миг перевернет представления о привычном мире и о твоем месте в нем. Готовим себя, закаляем, муштруем…

Однако действительность оказывается коварнее, и тут ничего не попишешь. Реальность всегда страшнее выдуманной истории, даже самой талантливой. Всегда. И к этому нельзя каким-либо образом подготовиться.

— Как же это могло случиться?.. Что же с нами будет?..

Грузный и солидный, точно гоголевский Бульба, Тарас Шимченко сидел на полу, обхватив круглую голову руками. Его могучие плечи сотрясала крупная дрожь.

Северский ломал спички одну за другой, тщетно пытаясь закурить папиросу. Отец Савватий стоял на коленях, устремив взор вверх. С мокрой бороды священника стекала вода, на лице была растерянность. Складывалось впечатление, будто духовник напрочь позабыл слова всех молитв и теперь отчаянно пытается вспомнить хотя бы первые строки «Отче наш».

В трюме летающей машины царил полумрак. Тусклый свет проникал через ряд узких, словно щели, запыленных иллюминаторов. Сильно пахло теплым железом и, кажется, машинным маслом. Было не холодно и не жарко, в меру шумно (гудели, очевидно, двигатели летуна) и относительно спокойно. По крайней мере, нам выпал шанс еще раз обсудить свое незавидное положение.

— Но почему? Павел Тимофеевич! Я вас спрашиваю: почему?

Я поднял глаза на Стриженова. В голове моей шумело беспощадно. Меньше всего сейчас хотелось разговаривать, тем более — строить какие-либо гипотезы. И все же понимание происходящего снизошло на меня, стоило только поднапрячь извилины.

— Они, Федор Арсеньевич… — Я сглотнул, борясь с внезапным приступом тошноты. — Эти создания… они не знают, чем мы питаемся. Они не знают, что для нас — яд, а что — нектар. Они решили, если мы станем поедать самих себя, то уж наверняка не отравимся. И они не ошиблись. Видит Бог, у них все просчитано.

— Проклятье! — выругался Стриженов. — Но вы видели этих бестий? А запах от них, а? Я… я, простите, обделался. — Он смущенно указал на мокрое пятно на кальсонах.

— Ничего, — ответил я. — Это бывает. Нечего стыдиться: мы все здесь мужчины. Северский нервно зачмокал губами, ему наконец удалось закурить. Мне тоже хотелось подкрепиться табачком, но в трюме и без того было нечем дышать.

— И я вел себя отнюдь не геройски, — пробормотал Северский. — Я ожидал, что все будет по-другому. Решительно не представляю, чем можно было бы укрепить дух.

— Водкой! — сострил я.

— Верно, — не стал спорить артиллерист, он даже смог улыбнуться, — я бы сейчас не отказался от половины чарки. Или от целой.

— Да-а-а! — Стриженов дернул себя за ус. — Твои слова да Богу бы в уши, Георгий.

Рядом с офицерами выросла мрачная фигура боцмана Гаврилы.

— Ваше благородие! — обратился он к Стриженову.