Нас поспешно поставили на веревки, и мы навалились со всей силы. Обливающийся потом Пугнарсес кричал и размахивал балассовой палкой. Дергая в такт отчаянным рывкам других рабов, мы втащили чудовищную статую наверх по пологому склону, который и послужил причиной минутной задержки и последовавшего за ней вызова новой группы тяглового скота — мужчин и женщин, рабочих Магдага.
Вместе, потратив много сил на проклятия, брань и взывания к Гракки-Гродно, небесному покровителю тяглового скота, под обрушивающиеся на наши голые спины удары балассовых палок и кнутов надсмотрщиков, мы втянули этого кумира вверх по склону, а потом проволокли полпути к затененному входу вышиной в четыреста футов[12], через который он должен был быть доставлен на свое место у стены. Там ему было суждено служить лишь ещё одним напоминанием о величии и мощи Магдага.
В длинных рядах налегавших вместе с нами на веревки невольников и рабочих я увидел множество полулюдей Крегена. Там трудились оши, рапы — стервятникообразные субъекты, чей запах так раздражал человеческое обоняние — и даже кучка фрислов. Попадалось и множество зверолюдей других, неизвестных мне видов. Но среди рабов я не увидел ни одного чулика.
Другие люди, оши и рапы в мечами и кнутами в руках охраняли и погоняли людей, ошей и рап. Воистину, мироздание на Крегене уравняло все виды. Хотя человек явно доминировал в этой части планеты, он отнюдь не являлся венцом творения. Я увидел множество людей, смазывавших веревки на месте связок и проверявших по очереди каждый высвобождающийся каток в поисках трещин или слабин. Многие из них были рыжими, а значит, вполне могли быть уроженцами Лаха — континента укрытых за стенами садов и женщин под прозрачными покрывалами, что лежал к юго-востоку от Турисмонда в Закатном море, ближе к Вэллии, чем восточная оконечность Турисмонда, где среди моря варварства процветали лишь отдельные изолированные города. Мысль о Вэллии с её островной империей, которую я никогда не видел, потянула за собой другие непрошеные воспоминания, от которых мне так никогда и не удалось избавиться, и я с проклятием налег на веревку.
— Ей Зим-Зар, — выдохнул рослый, сильный и совершенно голый раб, тянувший рядом со мной за соседнюю веревку. — Чтоб этой проклятой языческой статуе опрокинуться и разлететься на тысячу обломков!
— Молчать, раб! — чулик щелкнул коварным кнутом, оставив на спине соседа рубец. — Тащи!
Раб, блестя на солнцах копной кудрявых черных волос, выругался, но у него не нашлось слюны, чтобы достойно выразить свое презрение.
— Мерзкие звери, — тихо крякнул он, налегая веревку так, что затрещали мускулы. У него была здоровая загорелая кожа, надменный крючковатый нос и тонкие губы. — Ей Зантристар Милостивый! Будь у меня сейчас на боку мой меч…
Мы тянули и тянули — и водворили наконец этого колосса на предназначенное ему место.
Он станет, как я знал, ещё одним прекрасным обиталищем для пауков.
Когда мы, перемешавшись, всей толпой повалили к высокому выходу, рабочие — смеясь и болтая, поскольку работа была закончена, а невольники — мрачные и молчаливые, я постарался пристроиться рядом с курчавым.
— Ты помянул Зима, — сказал я.
Он вытер окруженный бородой рот мускулистым предплечьем. И осторожно посмотрел на меня.
— А если и так, разве это удивит еретика?
Я покачал головой. Мы вышли на свет.
— Я не еретик. Я думал, что Зар…
— Гродно — это небесное божество, которому поклоняются эти бедные обманутые дураки, хотя все живущие на свете знают, что спасения мы должны искать у Зара, — он смерил меня взглядом. — Ты ведь недолго был рабом? Ты чужеземец?
— Из Сегестеса. |