Пока Джеку это не удавалось.

А Сэс распоряжалась своим новым поклонником, как ей хотелось. Таскала его за собой, невзирая на периодически возникающие протесты, по тем местам, которые просто обожала. Например, по многочисленным пляжам, где ее отчаянные друзья серферы ловили волну. Или в закусочную, в которой готовили самые большие и смачные гамбургеры, с трудом влезавшие в ее немаленький рот.

В целом она была милым ребенком, хотя даже по американским меркам для нее уже давно наступило совершеннолетие. Никто бы не дал ей двадцати четырех лет. Но Джек мог относиться к ней как к малолетке, поскольку был на три года старше своей новой пассии.

И превосходство в возрасте было единственным обстоятельством, которое его устраивало в этом романе. Он знал: невзирая на то, что Сэс – крестница самой мадам Кольбер, то есть его бабушки Лилиан, и все Хадсоны обожают этого бесенка-переростка, в семье этих отношений никто не одобрит ни с точки зрения реноме, ни с позиции перспектив развития.

Джек понимал, что если бы ему удалось переспать с Сэс, то проблема бы решилась быстро, так как всегда именно с этого события у него начиналось угасание интереса к женщине вплоть до полного безразличия. Однако складывалось такое впечатление, будто Сэс просто не понимает, к чему он ее склоняет, хотя идиоткой она, конечно же, не была.

По инфантильность девушки помаленьку начинала доставать Джека, хотя желания не умаляла, скорее даже наоборот. То есть раскроить ее невинное сердечко представлялось Джеку гораздо более приемлемым выходом, нежели снести критику своих домашних по поводу сомнительного выбора спутницы. Да и какие перспективы могли быть у романа с этой безалаберной и совершенно несветской девицей. Он просто ее хотел, но ведь это не основание пускать под откос свою блистательную карьеру.

Тем временем предмет его безутешного вожделения усиленно поглощала попкорн, так что приходилось выискивать кусочки и ссыпать на ладонь крохи, проделывая все эти манипуляции с такой сосредоточенностью, что и невдомек ей было, как нервно и брезгливо следит за этим действом ее рафинированный спутник.

В довершение всего Сэс отряхнула узкие ладошки, растопырив пальцы и осыпая крупицами бывшего лакомства полинялые джинсы.

Джек испустил характерный красноречивый вздох, призванный выразить неодобрение ее ненормативным поведением, но Сэс, как всегда, этого даже и не заметила, чрезвычайно занятая собой. Джек откашлялся и попросил:

– Напомни-ка мне, для чего мы здесь?

– Ну, во-первых, это один из старейших кинотеатров Лос-Анджелеса, – многозначительно проговорила она, напомнив ему также, почему он на нее, что называется, запал или, проще говоря, втрескался.

Это ее голос. А вернее, то, как она пользуется им.

Голос был не просто приятен сам по себе. Она словно играла каждым звуком произносимого слова, восхитительно интонировала с множеством обертонов, постоянно дурачилась, при этом замечательно выражала свою мысль, вкладывая в нее не столько редкие слова, сколько доведенную до абсолюта эмоцию, присущую ей одной. Просто слушая эту музыку можно было забыть обо всем, что и делал Джек Хадсон. Но в то же самое время ему хотелось соответствовать ее живости, подыграть ей.

Он оглядел внутреннее пространство просмотрового зала, выстроенного в эпоху легендарных сороковых, и резюмировал:

– В кинозале нашего особняка экран побольше этого будет!

И Джек выразительно посмотрел на Сэс, словно бескомпромиссно венчая свой вердикт, она же изобразила на своем лице недоумение от его невежественности, сказав:

– Ну, конечно же. Вы жизнь тратите на то, чтобы у вас было все только самое лучшее.