- А почему вы решили, что розы ребенок срезал?

- Скорее, подросток. Точно не скажу, в кустах не разглядел, но невысокий как будто, шустрый, перемахнул через штакетник.

- Павел высокий.

- Это да, ваша порода крупная, гвардейская, я бы сказал. Что отец твой, что мой зять. Ты цветы не выбросил?

- Нет.

- Я свои узнаю. — Ипполит Матвеевич прищурился. — Тут — элемент садизма.

- Где?

- В этом напоминании. Из всех гуманитарных дисциплин я признаю историю. Остальное — болтология, извини, философ.

- Извиняю.

- Помнишь убийство императора Павла? Золоченой табакеркой.

- Ею был нанесен первый удар, потом его удавили.

- Ну, не в том суть. Тебе, конечно, известно, что в деле был замешан его сын. Каждое утро по этикету Александр I ходил поздороваться в покои матери, где в комнате перед спальней она устроила своего рода музей, воссоздающий картину той мрачной ночи. Особенно пугала наследника окровавленная рубаха отца. Мороз по коже, а?

- Любопытная аналогия, — отдал должное Петр Романович оригинальному повороту беседы. — Носовой платок с синей каемочкой, который каждую ночь подкладывали Фриде, задушившей своего младенца.

- Ух ты, черт! Кто кому подкладывал?

- Помните бал сатаны в «Мастере и Маргарите»?

- Я думал, ты серьезно. Не люблю фантастику, — отмахнулся полковник.

- А розы через девять лет на месте преступления — это ли не фантастика?

- Вот я и говорю: садизм, напугать до смерти, до безумия. извращение, понял? Эх, Петруша, нам и не вообразить, сколько бедняга выстрадал за эти годы. Ожесточился, озлобился.

- Вы так думаете?

- А почему к родным своим не пришел?

- Почему?

- Явился тайно мстить.

- Но кто-то отомстил ему.

21

Второй месяц Москва задыхалась от жары, и вечер не подарил отрады, и ни дуновения не донеслось в распахнутые окна, в дверь на галерейку. Он сидел на кухне, глядел во двор и поджидал.

В девятом часу появился Ангелевич в белом смокинге, энергичная походка, затормозил у липы — портсигар блеснул банальным золотом, — закурил, задрав лысую голову к пыльно-желтому небу. И растворился в сумраке тоннеля, сквознув сизо-пепельной струйкой дыма на прощанье.

Почти следом из подъезда вылетела прелестная пара, подлетела к «синей птице», оживленно жестикулируя; Ипполит что-то говорил горячо, Варвара смеялась, нырнули в «Мерседес» и унеслись, одарив двор более ощутимым дымком. Спешат на священнодействие в «Китеж», подумалось безразлично, эти трое не интересовали Петра Романовича.

Наконец показался он — поначалу смутным силуэтом в арке — выступил в свет торопливо, невысокий, шустрый, как подросток. Философ вышел в прихожую, отворил дверь — быстрые восходящие шаги — сказал сдержанно, без преамбулы: «Входи!» Игорь, вмиг побледнев, повиновался; проследовали в кабинет, сели — гость на диван — все молча.

- У меня к тебе накопились вопросы.

Игорь кивнул.

- Почему ты скрываешь, что брат жил у тебя?

Ответ звонкий, четкий:

- Потому что он связал меня словом: ничего тебе не рассказывать.

Петр вздрогнул, как от пощечины, до того он был уязвлен.

- Это ложь?

- Рад, что ты догадался и я не нарушаю клятвы.

- Клятвы! — процедил Петр. — Детский сад!

- Не смей! — крикнул Игорь. — Он убит.

- Из-за детских этих идиотских игр!.. — и Петр чуть не впал в неистовство, однако расчетливо спохватился: «Не уподобляйся бесноватому, но по возможности расположи его к себе!» — Рассказывай, Игорек, смерть действительно освобождает от условностей.