— Капитал, — отозвался Боря. — Степень его крутости. Его количество. Пока тяну только на сокола. Не выше.

— И в какое же количество капитала вы оцениваете орла? — спросил я, не сумев скрыть самого живейшего своего любопытства.

Он уклонился от ответа. Развел руками, улыбнулся укоряюще — словно бы это я, а не он сам заговорил об этом — и сказал:

— Ну, тут ведь чисто индивидуальная моя оценка. Абсолютно субъективная.

Вот кому в полной мере был дан талант уходить от прямых ответов — это Боре Сороке. Он это делал виртуозно. С таким обаятельным выражением укоризны на лице — да как можно о таком спрашивать? — что собеседник терял всякую способность настаивать на ответе. Может быть, в этом таланте и был главный капитал Бори. Который он уже умело конвертировал в другой, исчисляемый в денежных единицах.

Так или иначе, но, имея от роду всего на пять лет больше, чем я, он владел на паях с компаньоном собственной компанией по оказанию рекламных услуг, снимал под офис в Стакане сто двадцать квадратных метров, и дела у их компании, судя по его костюму, шли отлично.

— Заходите! — прощаясь, протянул мне визитку Боря. — Вот наши координаты.

Меня так жгло любопытством увидеть их офис, что я с трудом дал себе выдержать люфт в пару дней. Это была одна из тех контор, о которых говорил Конёв, предлагая мне попастись без привязи. Снаружи — обычные стакановские двери с порядковыми номерами. Не знай я, что за ними частная фирма, ни в жизнь бы не догадался.

Впрочем, и внутри офис имел абсолютно обычный стакановский вид: траченые стакановские столы, траченые казенные стулья, видавшие виды стакановские стеллажи с папками на полках. И только на стакановском столе у секретарши вместо машинки оглушающе стоял компьютер — который я увидел вживе впервые в жизни, — да в комнате, куда меня в конце концов привел Боря, вдоль одной из стен широким лежбищем раскинулся коричневый кожаный диван, и ему ассистировали два той же обивки кресла. Это была пора, когда прошлая жизнь и пришедшая ей на смену новая существовали сиамскими близнецами, общий кровоток насыщал кислородом обоих, и смерть одного означала бы смерть другого.

— Наша гостевая, — сказал Боря, обводя руками комнату с диваном и креслами. — Прошу, располагайтесь, — указал он мне на кресло. — Кофеек нам сейчас сделают, да и коньячок есть. Против коньячка ничего не имеете?

— Помилуй бог, — сказал я, располагаясь в кресле с небрежностью, которая должна была означать мою привычность обитать среди такой мебели и потягивать достойные спиртные напитки.

Когда коньяк был подан, налит и пригублен, оказавшись, однако, вполне буфетно-стакановского качества, Боря, с этой своей обаятельной скользящей улыбкой, которую я отметил еще при нашем знакомстве, спросил, выщелкивая из коробки «Филип Морриса» сигарету.

— Вы в программе Терентьева, если не ошибаюсь? Я уже после, когда мы расстались, вспомнил. Славные репортажи делаете.

Потом я уже узнал, что у них был архив на всех корреспондентов и ведущих, кто постоянно фигурировал на экране, — по всем каналам, по всем программам. И он «вспомнил» меня, пошуровав в этом архиве: ставя в видак одну записанную с эфира пленку, другую, третью — пока не наткнулся на мою «знакомую» физиономию.

Но тогда я преисполнился гордости и уважения к себе. Правда, они были с весьма основательной примесью горечи, однако ни о каких подробностях моего сотрудничества с терентьевской программой я распространяться не стал. Согласным кивком головы я подтвердил, что мой собеседник совершенно верно осведомлен обо мне, и спросил в свою очередь, обводя вокруг руками:

— И во сколько вам обходится это роскошество?

Словно я был весьма искушен в вопросах найма-аренды и интересовался не просто так, а с сугубо практическим прицелом.