– Где же тут Жар-птица? – недоверчиво спросил Хвалис.

– Только Рожаницы ведают, как дела обернутся. Может, и году не пройдет, как будем мы дань возить не смолянскому князю на Днепр, а гостиловскому – на Оку. И кто ему друг – тот и в силе будет. Смекаешь? Лютомер-то в лесу, а ты здесь. Не растеряйся – всех переконаешь. Поди к Доброславу, разговор заведи, чтобы знали тебя.

– Да захотят ли вятичи со мной дружить? – Хвалис нахмурился, зная, с каким пренебрежением на него смотрят даже собственные родичи. – Доброслав-то вон какой гордый!

– Ему сейчас позарез нужны друзья на Угре. А ты у отца – любимый сын. Я уж постараюсь, чтобы вятичи об этом проведали. Ты им поможешь, а они – тебе.

– Счастье не курочка – так просто не прикормишь… – вздохнул Хвалис.

– А я-то на что? – Галица склонила голову, будто собака. – Я тебе, сокол мой, какое хочешь счастье прикормлю.

Хвалис хмыкнул, но потом взглянул ей в глаза, и ему стало жутковато. Свою молочную сестру он знал с рождения; с ней он играл, когда другие дети, светловолосые потомки Ратислава Старого, сторонились черноглазого мальчика, сына пленницы. Тогда их и прозвали женщины Галчонком и Галицей; на самом деле обе матери дали своим детям другие имена. Даже тому, что ее считали «знающей», Хвалис не придавал большого значения: всякая баба знает какие-то травы, заговоры и обереги. Она сама предложила ему присушить Далянку и теперь обещала успех. Он сомневался, что Галица способна на что-то путное: ей ведь, как и ему, еще нет двадцати, что она может уметь?

Но сейчас усомнился, не слишком ли низко ее оценил. Какая-то особая сила загорелась в ее глазах, и лицо, всегда украшенное широкой игривой улыбкой, вдруг стало строгим, резким, даже пугающим. Так она казалась гораздо менее привлекательной, но внушала почти трепет. Мелькнуло ощущение: да ведь они с матерью совсем ее не знают! А то, что якобы знали об этой женщине, им лишь мерещилось.

– И чего ты за это хочешь? – с подозрением спросил Хвалис.

Вспомнились разные сказы, как колдун в обмен на счастье просит «чего дома не знаешь» или еще что-нибудь, что делало услугу уж очень накладной. Конечно, от Галицы он не ждал, что ей занадобится его будущий сын, но на сердце легла тревога.

– Мне самую малость нужно, – улыбнулась она. – Вот станешь ты князем угрянским – дай мне приданое большое и сосватай за мужа знатного, богатого. Тебе это нетрудно будет: я ведь стану тогда самого князя молочной сестрой, да и сама я хороша. Разве нет?

– Станешь князем! – с досадой повторил Хвалис. – Смеешься ты надо мной, дурная баба!

Галица и правда засмеялась, а потом ушла в большую клеть и уселась за жернов. Глядя, как усердно она выполняет эту ежедневную работу, никто не заподозрил бы, какие замыслы вызревают в уме этой молодой, улыбчивой, совершенно заурядной женщины.

Назавтра, собираясь на Ярилину плешь, Молинка и Далянка зашли за Лютавой, как обещали, но дождались ее не скоро. Сидя на поваленной березе возле мостика, девушки сплели себе по венку и спели три песни, а Лютава все не выходила.

Наконец из-за деревьев послышались голоса, и вот на тропинке показалась толпа парней и подростков. Половина бойников была уже разослана собирать народ на вече и ушла на челнах вверх и вниз по Угре, но два десятка осталось. Они и были теперь здесь: умытые, непривычно хорошо одетые, с тщательно расчесанными волосами. Собственного двоюродного брата Требилу, которому кто-то убрал с лица обычно спутанные космы и опрятно заправил за уши, Далянка даже не сразу узнала. Сами парни тоже чувствовали себя чудно и все одергивали выстиранные рубахи, поправляли пояса.