Вся белая, как алебастр, Лика кинулась к князю, схватила его за руку и потащила к окну.

— Ты видишь! Видишь! — шептала она, сверкая обезумевшими от ужаса зрачками, — Наших бьют… Рабочих бьют… Пусти меня к ним! Я должна быть среди них… Я должна…

— Дитя! Дитя! Что с тобою? — крикнул, в свою очередь, князь и, схватив за обе руки бившуюся изо всех сил Лику, прижал ее к себе. — Пусть бьют одних другие, более правые и сильные. Какое нам дело до того? Мы любим друг друга, Лика… И что нам до всех остальных?

— Ты ошибаешься! Я не могу оставаться спокойной и счастливой, когда… О, пусти меня! Пусти к ним, скорее! Я должна быть среди них!

И она сделала усилие вырваться из рук князя, сильно охвативших ее стан.

— Не пущу! — крикнул он и вмиг его лицо приняло то неумолимое и непреклонное выражение, которое и прежде наполняло холодом душу Лики.

Завязалась борьба. Строганова всеми силами стремилась вырваться из объятий князя, он же все сильнее и сильнее сжимал ее в них. Его трепещущие губы шептали в самые уши молодой женщины:

— Лика, опомнись! Моя Лика! Ведь, ты моя! Мы закрепили нашу любовь новым союзом! Ты не должна рваться к ним. Я не пущу тебя! Ты моя, моя!

— Нет! Нет! Оставь меня! Пусти меня! — кричала Лика и, что было сил, рвалась из сильных рук князя.

Он осторожно, но энергично сжимал ее, боясь причинить боль ее хрупкой, тоненькой фигурке и в тоже время чувствуя в себе присутствие всесокрушающего, всепожирающего зверя, готового уничтожить всех и все, лишь бы удержать ее.

Новый залп ружей заставил Лику, сделав неимоверное усилие, ринуться вперед, выскользнуть из рук князя и со всех ног кинуться к окошку.

— О, Боже мой! Смотри! Их убивают! — крикнула она диким голосом, в исступленном отчаянии протягивая вперед руки.

— Тем хуже для них! Жаль, что губернатор не выставил пулеметов, послушавшись моего совета! — произнес, тяжело переводя дыхание, Гарин, с видом затравленного зверя подходя к Лике.

— Твоего совета? Вы могли бы посоветовать расстреливать?

— Больше того! Я нахожу, что это — слишком почетная смерть для подобных негодяев. Я велел бы перевешать их, как собак, в назидание прочим! — и князь засмеялся недобрым смехом, исказившим до неузнаваемости его красивое лицо.

Одну минуту Лика оставалась спокойна. Ее глаза впились потемневшим взглядом в лицо Гарина. Минута молчания протянулась за вечность. И вдруг топкий стан молодой женщины вытянулся, как стрела. Ода стала на целую голову выше в это мгновение. Ее губы побелели и, отстраняя от себя рукою приблизившегося к ней князя, она вызывающе бросила ему в лицо.

— Все кончено! Мне жаль, что я непростительно забылась с вами. Вы — враг моих друзей, следовательно, и мне враг, князь Всеволод… Мое место там, на улице. Дайте дорогу!..

— Это невозможно! — произнес Гарин и, быстро опустив руку в карман, вынул из него блестящий, изящный, как дорогая безделушка, револьвер. — Есть последний выход, Лика, — произнес он глухим голосом.

— Вы хотите убить меня? — с явной насмешкой спросила молодая женщина.

Прежнего покорного и страстного обожания уже не замечалось в ее лице.

— Я хочу убить себя, Лика! — ответил тем же глухим, но твердым голосом князь, — и я убью себя, если ты пойдешь к «тем»… Клянусь тебе в этом моей любовью!

— Пустите меня! Я иду к ним… Я не должна оставаться с вами!

— Подумай, Лика, что ждет меня, если ты меня оставишь! — и трогательной, несвойственной ноткой отчаяния звучал голос князя.