Они успели пару раз натереться здешним щелоком, разведенным каким-то травяным настоем, и ополоснуться, постегать друг друга вениками и снова ополоснуться – когда в дверь постучали, и женский голос громко позвал:

– Какую из вас Соломонией кличут? Выходь сюда!

В предбаннике оказались три пожилые, уже одетые вразнобой тетки: кто в сарафане, кто в безрукавке с юбками; одна в кокошнике – остальные в платках. Они без смущения стали ощупывать девочку пухлыми мягкими пальцами – ровно скотину на рынке.

– Тоща больно девка-то! – заметила одна. – Кожа да кости! Груди малы совсем, токмо соски и торчат.

– Чего же вы хотите от малой девы?! Пятнадцать лет всего! – вступилась за воспитанницу выскочившая следом Евдокия. – Грудь настоящая у бабы появляется, когда первый раз понесет!

– Без тебя знаем, не маленькие, – грубовато ответила повитуха. – Бедра да, широкие, рожать легко будет. А мясо… Мясо нарастет. Коли кость крепка, то и тело будет. Рот открой, дай на зубы глянуть…

Соломея послушалась, и тетка удовлетворенно кивнула:

– Крепки, хоть орехи коли! Ровно жемчуг сверкают.

– С лица гладкая, тело без оспин, – добавила вторая. – Родинок тоже немного, не портят.

– Без изъянов, в общем, – подвела итог третья и положила ладонь Соломее на плечо: – Ступай, девочка, парься.

Облегченно вздохнувшая красавица послушно вернулась в парную, еще раз ополоснулась из шайки – но настроение париться прошло. Девочка вышла, переоделась в чистую рубаху, зачерпнула ковшом из бочонка заботливо принесенный кем-то квас, попила.

– Тебе бы не квасу, а медку хорошо ноне пить, – присоветовала тетка. – От хмельного пития, известное дело, щеки румянятся и тело рыхлее становится. Девка пухлая да румяная завсегда краше кажется, тебе сие ныне на пользу. И спать хорошо бы поболее. Вот, душегрейку мою накинь, дабы не простыть, да в башню пошли. Ты ляжешь, а я на базар обернусь. Гляну, чем Тверь нынче богата.

Тверь оказалась богата копчеными судаками, каковых Евдокия принесла целых три себе и воспитаннице, да еще два для слуг. Наевшись и напившись досыта, да после баньки, да оказавшись на мягкой постели после полутора недель скудости и жесткой подстилки, Соломея не просто заснула – провалилась в беспамятство, вовсе не заметив ночи. Показалось – токмо-токмо веки сомкнула, ан чуть не над самой головой звонкий юношеский голос прокричал:

– Петушок пропел давно! Всем насыпано пшено! Сколько можно спать, девицы-красавицы?! Паруса ужо слежались, весла усохли, ушкуй застоялся. Пора в дорогу!

– Чего орешь как оглашенный? – услышала девочка недовольный шепот воспитательницы. – Не видишь, что ли, почивают все!

– Это ты, что ли, невеста великокняжеская из Корелы? – удивился голос. – Коли ты там первая красавица, я туда точно носа ни в жисть не покажу!

– Тебе-то что за дело, окаянный?

– Мне по повелению государеву велено невест из двери к престолу доставлять. Так что, какая ты ни есть, ан сбирайся!

– Не морочь мне голову, трепло базарное. Ни в жисть не поверю, что ты и есть князь Чаломеев!

– А я и нет! – весело согласился голос. – Али ты полагала, знатный муж самолично станет лодки гонять да кибитки пересчитывать? Не-ет, княже с воеводой здешним пирует да указания великомудрые отдает. Хлопоты же на нас, боярских детях. Так чего, матушка, поедешь в Москву, пред очи государевы казаться али передумала ужо? Невеста с возу, кобыле легче!

Соломея наконец-то открыла глаза и повернулась на спину.