|
Его вопли донеслись до нас на высоту двухсот двух футов над землей. Мун, конечно, был чувствителен до занудства, — Эта кровь на ваших руках! — Напротив. Это вы предали меня. — Я не мог позволить вам совершить такое преступление против города! — Это естественный процесс,— укорил его я.— Разве не сказано, что должно отделить агнцев от козлищ? Скромные, слабые, обездоленные и забытые — нас слишком долго угнетали. Это наша месть. — Но почему она должна быть такой? За нами старик пробормотал: Во тьме ночной огонь дурной То здесь, то там горел, Как в лампах ведьм,— и океан Был зелен, синь и бел[34]. — Вы узнаете? — спросил я, словно горделивый отец.— Это его собственная работа. Мун повернулся ко мне. — Думаете, он рад? Думаете, ему приятно то, что вы сделали? — Так спросите его,— просто сказал я. Мун оттащил председателя от парапета, грубо приволок его ко мне и поставил лицом к лицу. Я попятился от дурного, какого-то электрического запаха изо рта старика. — Эта тварь — неживая,— сказал Мун.— Это труп, едва оживленный твоей извращенной наукой! — Сейчас он почти как ребенок. Он растерян. Мун заставил старика посмотреть вниз на бойню и глумливо ухмыльнулся: — Скажите, сэр, вы одобряете это? Это достойное воздаяние? Проснувшийся смотрел остекленевшим, застывшим взглядом на улицы. Лежат красавцы моряки: О, сколько, сколько их! А слизни мерзкие живут, И я среди живых. — Все это,— продолжал Мун,— сделано ради вас! Впервые старик заметил нас и проявил более-менее настоящее осознание того, что происходит вокруг. — Ради меня? — прошептал он.— Меня? Со слезами на глазах я бросился к его ногам. — Да! — всхлипнул я.— Все это ради вас! Ради Пантисократии! — Подумайте как следует,— сказал Мун.— Все, что происходит внизу, все эти страдания и муки совершаются вашим именем! Председатель покачал головой. — Нет-нет,— прошептал он.— Нет, нет, нет. Не так! — Прошу вас, сэр. У вас есть власть. Вы можете прекратить это! Старик словно бы вырос у нас на глазах, стал выше ростом и шире в плечах, будто его поддерживала какая-то незримая опора. — Председатель! — воскликнул я. Он посмотрел на меня, словно я был чужим ему. — Я не ваш председатель. Разъяренный словами Муна, он словно ожил от собственного гнева. — Нет! — крикнул он (действительно крикнул, а не что-то маразматически пробормотал, как до того).— Это не моя вина! — Ваша,— прошептал Мун, словно Клавдий, вливающий яд в ухо человека, превосходящего его во всем.— Вас будут винить в этом. И тут случилось нечто невероятное. С учетом того, что день вообще был не совсем обычный, вы, наверное, понимаете, что я не просто так это говорю. Председатель взревел от бешенства, и, по мере того как гнев разгорался в его груди, тело его начало меняться. |
