— Ну так есть у него «Треугольный Мыс»?

— Да, их несколько.

— Ты должна будешь взять именно тот, что мне нужен. Я тебе покажу, как он выглядит.

— Да не собираюсь я брать никакого.

— Нет, ты возьмешь, Ади.

— Нет, не возьму.

— Прямо убил бы тебя, Аделаида.

— Отпусти руку, больно.

— Так тебе и надо.

— Ух, и гад же ты.

— А зачем ты приходишь мучить меня?

— Отпусти руку.

— Тебе доставляет удовольствие меня мучить.

— Отпусти.

Тетушка не впервые замечает лицо Найджела, застывшее за окном, как луна; она загадочно улыбается и продолжает вязать.

А вот Найджел в другом месте простерт перед стеклянной дверью среди густой дымчатой зелени. Сквозь просвет между гардинами ему удается разглядеть худощавого бледного мужчину с узкими продолговатыми глазами, залысиной в густых темных волосах, он спорит о чем-то с худенькой женщиной, у которой руки словно тростинки и лицо изможденное, упрямое, страстное. Это лицо окружают бесформенным темным облаком растрепанные каштановые волосы.

— Мир совершенно независим от моей воли.

— Да, он, должно быть, замыслен извне. И в нем все идет как идет и происходит как происходит. Без какого-нибудь особенного смысла.

— А если бы он и был, этот смысл, то и в нем не было бы ни малейшего смысла.

— Если добрая или злая воля и меняет что-то в мире, то только его границы. Он либо увеличивается, либо уменьшается.

— Мир счастливого совершенно иной, чем мир несчастного.

— Здесь, как со смертью, мир не меняется, а прекращает свое существование.

— Смерть — не факт жизни. Ее нельзя пережить.

— Но если вечность понимать не как бесконечную временную длительность, а как отрицание времени, то всякий, живя в свой век, одновременно живет и в вечности.

— Загадка не в том, что и как в нашем мире, а в том, что он вообще существует.

— А уж об этом нам нечего говорить.

— А значит, нам следует молчать.

В комнату входит прекрасная женщина с лицом крупным и ласковым, как рассвет, в длинном пеньюаре цвета полуночной синевы. Она ставит поднос перед спорящими, садится между ними и примирительно гладит по плечу одного и другого. Глядя на нее с любовью, они маленькими глотками потягивают горячее какао и едят пирожные с заварным кремом.

Найджел идет домой. Он становится на колени на мокром скользком мху и видит, как Денби рассматривает себя в зеркале. Денби, улыбаясь, любуется своими ровными белыми зубами. Стоящий на коленях рядом с ним невидимый Найджел тоже улыбается нежной, прощающей, бесконечно грустной улыбкой всемогущего Бога.

Глава X

Медленный фокстрот.

Обнявшись, с полузакрытыми глазами, мечтательно кружатся в танце Денби и Диана. В зале множество отрешенно скользящих немолодых пар, все танцуют очень хорошо. В красноватом приглушенном свете едва различимы сквозь облака сигаретного дыма мраморные колонны, увенчанные позлащенными рогами изобилия, как бы изливающимися на танцующих. Бархатный пурпурный занавес между колоннами спадает мягкими складками, на стенах золоченая мозаика с бирюзово-голубым цветочным орнаментом. Пышные пальмы и папоротники расставлены по углам, скрывают вход. В зале стоит тяжелый приторный дух дешевой косметики и парфюмерии. Отдельные посетители расположились в стороне за столиками, но большинство молча танцуют, полузакрыв глаза, щека к щеке. Переговариваются шепотом. Все это происходит днем.

— Денби!

— Да.

— Мы здесь моложе всех.

— Да.

— Вы думаете, все эти женщины танцуют со своими мужьями?

— Нет, конечно.