И там, в Ливерпуле, в кругу этой семьи, когда ему удавалось иногда справиться со своей застенчивостью, он расспрашивал дядюшку об Африке — и при одном лишь упоминании ее перед мысленным взором Роджера немедленно возникали джунгли, дикие звери, удивительные приключения, бесстрашные люди. Это от него, от Эдварда Бэннистера, он впервые услышал имя Дэвида Ливингстона, шотландского врача и миссионера, который много лет назад начал исследовать Африку, одолевал бескрайнюю ширь ее рек, нарекал имена горам и долинам, нес свет христианства диким туземцам. Первым из европейцев он пересек Африку от северного побережья до южного, первым одолел пустыню Калахари и сделался самым известным из героев Британской империи. Роджер буквально бредил этим человеком — зачитывался в газетах описаниями его подвигов, мечтал участвовать в его экспедициях, плечом к плечу с ним противостоять опасностям и обращать в истинную веру дикарей-язычников, доселе коснеющих в каменном веке. Когда стало известно, что доктор Ливингстон, отыскивавший исток Нила, бесследно исчез в дебрях африканских лесов, Роджеру исполнилось два года. И восемь — в 1872-м, когда другой искатель приключений и прославленный путешественник Генри Мортон Стэнли, журналист с валлийскими корнями, нанятый одной нью-йоркской газетой, вышел из тропических дебрей и оповестил весь мир, что Ливингстон найден и жив. Мальчик с восхищением и завистью следил за этими событиями, которые казались увлекательней любого авантюрного романа. Когда же еще год спустя стало известно о кончине доктора Ливингстона, так и не захотевшего покинуть африканскую землю и вернуться в Англию, Роджер оплакивал его смерть, как потерю человека близкого и очень дорогого. И обещал себе, что, когда вырастет, тоже станет путешественником и тоже проживет необыкновенную жизнь, как титаны Ливингстон и Стэнли, раздвинувшие пределы Запада.

Когда Роджеру исполнилось пятнадцать, Джон Кейсмент решил, что мальчика пора забрать из школы и найти ему работу, потому что ни у него, ни у остальных детей средств к существованию нет. Роджер охотно согласился. Решили отправить его в Ливерпуль, где устроиться куда-нибудь было легче, чем в Северной Ирландии. И в самом деле — едва ли не сразу по приезде дядюшка Бэннистер подыскал ему место в той самой компании, где сам прослужил всю жизнь. Роджер, очень высокий и худой, с серыми, глубоко посаженными глазами, с кудрявыми черными волосами, со светлой кожей и ровными зубами, выглядел старше своих лет. Кузены подшучивали порой над его ирландским выговором. Он был скромен, рассудителен, приветлив, услужлив. Серьезен, усерден, малоречив, не семи пядей во лбу, но старателен. Очень ревностно относился к своим обязанностям и был полон решимости и желания учиться. Его определили в отдел, ведавший управлением и учетом, и сперва он был чем-то вроде рассыльного. Носил документы из кабинета в кабинет, часто бывал в порту — сновал между кораблями, таможней и пакгаузами. У начальства он был на хорошем счету. За четыре года службы в „Элдер Демпстер лайнз“ Роджер ни с кем не сблизился из-за присущей ему нелюдимости — он сторонился пирушек и вечеринок, почти не употреблял спиртного и ни разу не был замечен в портовых кабачках и заведениях с веселыми девицами. Разве что вскоре стал заядлым курильщиком. Прежняя страсть к Африке вкупе с честолюбивым желанием сделать карьеру побуждали его внимательно прочитывать и даже конспектировать все документы, касавшиеся морской торговли между Британской империей и странами Западной Африки, а вслед за тем — увлеченно пересказывать идеи и соображения, содержавшиеся в этих бумагах.