Ян зашел в будку.

– Наше вам, – ответил Малыш и протянул ему на удивление тонкий косяк.

Ян опустил ставни и закрыл дверь, после чего отмахнулся от косяка.

Малыш, который был, наверное, самым крутым новичком в Ист-Милле за все времена, скорчился от смеха.

– Господи, ты только послушай – каким он местом поет? – Малыш несколько раз подряд ослабил и усилил звук. – Наверняка готов надрать мне задницу.

– Удачи, – Ян уселся на один из складных стульев, расставленных по всей комнате. – Я, вообще-то, здесь только потому, что мне нужна Х-таблетка.

Малыш беззвучно рассмеялся и закивал.

– И я тоже. И я тоже.

– У тебя что, ничего нет?

– Так ты ничего не получил от этого... как его там... ну... этот, из младших классов? Мой обожаемый соперник.

– Робинсон. Робинсона вроде как родители уложили в кровать. У них появилось подозрение, что он торгует наркотой.

– Эта девочка покончила с собой.

– Какая девочка?

– Робсон, Бритни.

– Бритни Робсон? Да откуда у нее такие деньги?

– Спроси у кокаинового ангела на небе. Она теперь там, – он закатил глаза. – Она отправилась туда ик-ик-ик, – он отчаянно задергался, – прямиком из комнаты с надписью «Только для леди» в «Макдональдсе» на Джилфор-роад.

Бритт Робсон сидела слева от него... И ее больше нет? Неужели правда?

– Разыгрываешь.

Малыш потряс головой.

– Жизнь продолжается.

Яну уже не хотелось никаких таблеток. Керри запел, и Малыш принялся за прежнее.

– Я буду уууааауууааауууаа...

– Я... Господи!

– Ты ходил с ней?

– Нет... нет, просто удивлен. А народ знает?

– Конечно. Но она была... словом, выпендриться любила. Никому нет дела.

Ян ушел с танцев и теперь стоял, запрокинув голову, уставившись в звездное небо. Почему не отменили танцы? Неужели нет никакого трепета перед смертью? Ведь они все знали Бритни, еще вчера девчонка болталась здесь. А теперь она просто еще один мертвый подросток, жертва. Это как на войне. На войне, когда кто-то умирает, танцы не отменяют.

– Уууууаааааауууу, – доносилось из гимнастического зала.

Было бы здорово, если бы сейчас на его плечи легла отцовская рука, как это случалось в детстве. Нет, черт подери, не надо, он не хочет! Ян сел в «мустанг» и выехал со стоянки. Он вдавил педаль газа в пол, прислушиваясь к визгу шин, дребезгу ослабшего переднего бампера. Скоро позади остался Ист-Милл, Джилфорд-роад вела его мимо мороженицы Джергена, деревеньки под названием Амон-Антик, сверкающего Тако-Белл к «Макдональдсу».

В кафе сидели всего лишь несколько человек, за прилавком – обычные ребята, которым не повезло, гудят неоновые лампы. Так оно и есть: жизнь идет своим ходом. Человек умер! Эй! Эй!

Ян поехал дальше, мимо заброшенной радиостанции, оставил за спиной последние огни и, безжалостно гоня машину по проселочной дороге, повернул на север, в холмы. Ему не хотелось останавливаться, а просто ехать и ехать, догоняя ее душу. Запихнув в магнитофон кассету, он быстро перемотал ее на песню «Эй, я что-то значу»:

«Эй, я что-то значу, ты хоть взгляни на меня, пожалуйста, я ведь что-то значу. У меня есть имя, эй, я ведь что-то значу. – Затем последовало соло на ударных, и снова сильный голос запел: – Я что-то значу, у меня есть имя, эй, я что-то значу...»

Но в одном, Лео, ты не права. Мы ничего не значим, мы как солома, а то и хуже. Просто имена, которые вспыхивают в памяти и уходят.

– МЫ, ЧЕРТ ПОДЕРИ, ЧТО-ТО ЗНАЧИМ!

Ян так заорал, что у него заболело горло.