— Де Нуайен? — Клемент присмотрелся внимательнее. — Господи милосердный, да что с тобой? Как ты смеешь являться ко мне на глаза в таком виде?

— Прими мои извинения, святейший. Я не осмелился бы, не будь дело столь срочным.

— Тебе придется подождать. Я хочу завтракать.

— Это важнее завтрака, святейший.

Клемент нахмурился.

— Нет ничего важнее завтрака, юноша. — Он был раздражен, но упрямство на лице молодого человека подсказало, что несчастного следует выслушать. Нет, это не глупая выходка, ни прошение о какой-либо милости, и он, несомненно, не очередной безумец, убежденный, будто знает, как остановить чуму или обратить в христианство магометан.

— Такое поведение непростительно.

— Все в твоей воле, святейший. Выслушай меня, а что ты прикажешь сделать со мной потом, не имеет значения.

Клемент знаком подозвал стражника, стоявшего у двери.

— Обыщи его, — приказал он. — Убедись, что при нем нет оружия. А потом отведи в мой покой.

Свирепо хмурясь и чувствуя, что утро безнадежно испорчено, наместник Бога на земле, тяжело ступая, вышел из часовни.

— Ну? Говори же! Что у тебя такого важного, что ты испортил мне музыку, завтрак и утро?

— Святейший, ты хочешь вернуть папский престол в Рим?

— Странное начало. Почему ты спрашиваешь об этом?

— Потому что, возможно, другого выхода у тебя не будет. Существует план, как принудить тебя покинуть этот город. Замок Эг-Морт будет сдан англичанам. Тогда французский король обвинит графиню Провансскую и потребует, чтобы и ты осудил ее. Думаю, тебе непросто будет ему отказать. А если ты ее осудишь, тебе вряд ли удастся выкупить у нее Авиньон или хотя бы остаться здесь.

Ум Клемента, прямой в вопросах богословия, становился изощренным, когда речь шла о государственных делах, но сейчас особой нужды в проницательности не было. Ему не требовалось раздумывать долго, чтобы понять, что такой оборот приведет к катастрофе. В мгновение ока из безмятежного властителя христианского мира он будет низведен до положения бродячего монаха или в лучшем случае местного князька, воюющего с мелкой знатью Романьи. Кто позволит ему стать миротворцем между французами и англичанами, диктовать политику империи, провозгласить и направить крестовый поход, если он не может поддерживать порядок в собственном доме?

— Тебе это доподлинно известно? Или ты все выдумал, желая привлечь мое внимание?

— Я просто слуга и поэт, святейший. И не имею склонности к интригам. Этого я не сумел бы выдумать. Я прочел письмо, в котором излагался этот план.

— От кого? Кому?

— Оно было написано епископом Винчестерским кардиналу Чеккани.

Клемент задумался, потом погрозил Оливье пальцем.

— Я знаю, кто ты, юноша. Ты любимец Чеккани. Почти сын ему. И тем не менее ты пришел ко мне. Зачем тебе выдавать его планы?

— Ради награды.

Оливье мог бы привести пространные доводы в свое оправдание, мог бы сослаться на требования чести, мог бы упирать на высшие побуждения. Он этого не сделал. Он знал, что продает своего патрона, и не желал прятаться за словами.

— И какой же?

— Я прошу освободить из темницы моего наставника и его служанку. Двух евреев. Они не совершили ничего дурного, и обвинения на них возвели, чтобы ослабить кардинала де До. И я хочу, чтобы ты остановил гонения на евреев прежде, чем еще кто-то умрет. Если угроза нависла надо всеми евреями, то, пока они живы, и над ними тоже.

Клемент раздраженно взмахнул руками, будто отметая саму идею.

— Мир рушится. Армии воюют. Люди мрут тысячами.