Шагах в десяти торчали ребристые подошвы Теймуразовых ботинок – он тоже распластался на тропинке, вжимаясь в камень.

А вот между ними никого не было.

Варвара не поверила глазам и почему‑то посмотрела вверх, так неправдоподобно было даже не само исчезновение Лероя, а бесшумность и неуловимость того, что произошло. Падение она бы расслышала – жуткий специфический звук, с которым живое тело расплющивается о камень.

Но этого звука не было.

Придерживаясь за рукоятку ножа. Варвара свесилась вниз и увидела наконец Лероя: раскинув руки, он лежал у подножия стены на зеленом островке мха, в двух шагах от укрытого защитным коконом вертолета. Вероятно, он упал именно на нее, на эту защитную непроницаемую сферу, и она спружинила, как батут.

– Тем, веревка есть? – крикнула Варвара. – Быстро вниз!

Лерой открыл глаза и вместо неба увидел над собой коробчатый свод вертолетной кабины. По тому, что вертолет стоял на земле с незапущенным мотором, а Параскив с Келликером, присев на корточки, неподвижно застыли по обе стороны походных носилок, глядя не в лицо, а на его сложенные руки и не пытаясь ничего предпринять, – по всему этому Лерой понял, что умирает.

Он вспомнил ослепительную вспышку, словно внутри головы, а вовсе не перед глазами брызнул во все стороны сноп горячих искр. Затылок и сейчас покалывало, но, кроме этого, не было никакой боли – впрочем, ощущения вообще отсутствовали, только чувствовался запах паленой шерсти. Обожженное тело, которого он не видел, потому что не мог пошевелиться, было надежно сковано анестезирующей блокадой и как будто вовсе не существовало.

Лерой беспокойно повел глазами вокруг, и тут дверца кабины отворилась, напустив зеленых бликов солнечного леса, и друг за другом, пряча ободранные ладони, влезли Варвара с Теймуразом, приблизились и тоже замерли, чуткие и молчаливые.

Он представил себе, какой жалкой, беспомощной развалиной должен он караться всем этим людям, глядящим на него сверху вниз, а в действительности он думал только об одном человеке, а мнение остальных троих его не интересовало. Но ради этого четвертого он заставил себя улыбнуться и сказать что‑то веселое, и тогда сквозь щель одеревеневших губ послышалось:

– Ло‑пух…

– Что‑что? – переспросил ошеломленный Теймураз.

– Ло‑пух… голо… голосемен‑ной… травка так‑кая… – Теймураз прижался щекой к Варвариному плечу, нашарил ее запястье и стиснул так, что кисть отнялась.

– Ро‑ди‑ола… Семенова…

Он с видимым усилием поднял опаленные ресницы, обвел взглядом всех присутствующих – они молчали. Да… Если бы оставалась хоть какая‑нибудь надежда, ему обязательно велели бы: молчите, мол, нельзя вам разговаривать… Так всегда велят тяжелобольным. Но сейчас ему этого не сказали.

Он мысленно несколько раз качнулся, собираясь с силами, будто перед прыжком, хотя прекрасно понимал, что тело его останется неподвижным, – мозг его работал четко, и это служило ему слабым утешением; наконец губы снова разжались, словно раскололся кусок сухой коричневой глины, и он проговорил бережно и нежно, словно лепестки цветов, которые он называл, лежали у него на губах, и их нужно было не уронить:

– Аст‑ра… просто аст‑ра… – последовала пауза, в которой не было ничего от его прошлых академических, многозначительных пауз. – Фе‑ру‑ла… Вишня… т‑тянь‑шань‑ска‑я… Жимолость узко… узкоцвет‑ко‑вая… Си… сирень.

Это было нелепо и страшно – последние свои минуты он тратил на пустую забаву, какую‑то ему одному понятную дразнилку, которой он так часто досаждал Варваре, но почему‑то при этом он смотрел не на девушку, а на Теймураза, в его влажные от слез огромные глаза, мерцающие красноватыми бликами, как старинное вино или тянь‑шаньская вишня.