— Чем я могу быть вам полезен? — спросил он глубоким голосом, хрустящим, как гравий, и посмотрел на нее так, словно встречался с ней где-то раньше и теперь пытался вспомнить, кто она.

— Я ваша племянница, Грейс Форрестер, — просто сказала Грейс. — Дочь Сесила и Одри.

Бледные щеки Луиса Форрестера запылали, будто кто-то надавал ему пощечин.

— Сисли говорила мне, что у них родилась еще одна дочь, — пробормотал он, с удивленным видом кивая головой и потирая пальцами подбородок. — Вам лучше войти. — Пока они шли по узкой деревянной лестнице, он то и дело оборачивался, чтобы посмотреть на гостью. — Ты — копия своей матери, — взволнованно сказал Луис, когда они дошли до гостиной на втором этаже.

Комната была маленькой и темной. Пыль толстым слоем покрывала предметы.

У Грейс сложилось впечатление, что хозяин дома нервничает, так как уголки его рта изогнулись, а пальцы беспрестанно двигались.

— Неужели? — ответила она, заметив грусть в его глазах. — Для меня это комплимент.

— Именно это я и хотел сделать. Самый большой комплимент, который способен сделать мужчина. Я восхищаюсь твоей матерью. Больше, чем ты можешь себе представить.

На диване в беспорядке лежали бумаги. Грейс подвинула их и села.

— Прошу прощения за беспорядок. Я теперь не часто принимаю гостей.

— А почему? Я слышала, вы прекрасно играете на фортепиано. Вы должны делиться своим талантом.

— А ты играешь?

— Да, — оживленно ответила она.

Любой на ее месте почувствовал бы себя неловко под таким пристальным взглядом, но только не Грейс, которая никого и ничего не боялась. Луис очень нравился ей, тем более что она чувствовала, что он глубоко взволнован, и догадывалась, что сможет унять его тревогу.

— Ну, и как поживает твоя мама? — спросил он, облокачиваясь о стул, у которого было всего три ножки. Четвертой служила стопка сложенных одна на другую книг.

— Она в порядке. Правда, она не рада тому, что я уехала учиться в Дублин.

Улыбка девушки была невинной, нежной и обаятельной, и Луис поймал себя на том, что тоже улыбается. Он едва ли мог вспомнить, когда улыбался в последний раз. На лице застыла гримаса, от которой, как от давней привычки, он боялся избавиться. Но Грейс обезоружила его. Когда он улыбнулся, его лицо изменилось, словно кто-то включил внутри свет, и темная маленькая комната стала огромным залом консерватории. Его улыбка застигла Грейс врасплох.

— Она играет на пианино?

— Никогда.

— А раньше играла. Ты, наверное, знаешь.

— Да, играла. Леонора помнит, как вы учили ее в Буэнос-Айресе. Она вышла замуж за цыгана по имени Флориен, у них трое детей.

Он покачал седой головой и потер щетинистый подбородок. Она заметила, что кончики его ресниц тоже тронул мороз времени.

— Как летит время… Только глядя на детей, осознаешь его быстротечность. Если бы не они, я бы считал, что прошло всего несколько вяло текущих месяцев. Но нет, я стар, и мое время ушло.

— Господи, дядя Луис, вы не старый! Вы просто кажетесь старым, потому что несчастливы.

Луис снова улыбнулся.

— Прямоту ты унаследовала не от отца, это точно.

— Я говорю то, что думаю. Нет смысла скрывать правду, потому что правдивые слова всегда продиктованы любовью.

Он нахмурился. Эта девушка была поистине уникальным созданием…

Грейс осмотрела комнату и увидела пианино, спрятанное под кипами рукописей.

— Вам нравилось работать музыкальным директором? — спросила она.