— Именно. Первое — никакую «сволочь» я не финансирую, и вся эта чушь не более чем фантазия твоего больного мозга!

— Я чувствую, Костя. Я слишком люблю тебя, чтобы не догадываться. Я ведь в свое время также увлекался бунтом, протестом, сборищами. Но прошло. Прошло, к счастью.

— Не перебивать! Второе. Если бы я даже решился финансировать революционную мерзость, это не твоего ума дело, брат! Я вырос уже из купальных трусов, чтобы давать кому-либо отчет о своих действиях! У меня свои деньги, своя жизнь, свои принципы!

— Принципы пусть! Черт с ними, если тронулся умом. Но деньги! Это деньги нашего отца!

— Это деньги наши с тобой, брат, разделенные поровну! А папеньке — благодарность, и земля ему пухом!

Константин снова решил уйти, и Петр вновь задержал его:

— Одумайся, остановись! Пострадаешь не только сам, но заодно погубишь меня!

— Ты располагаешь фактами?

— Мне намекнули.

— Намекают знаешь где? В публичном доме! Когда стесняются напрямую попросить девку!

Константин подобрал книжку, направился на выход к воротам, и все-таки Кудеяров-старший догнал его, вцепился в рукав.

— Грех, грех! Гадишь в могилы отцов, дедов, прадедов! И я первый прокляну тебя, если не остановишься и не одумаешься! Не только прокляну, но и буду вечным и непримиримым твоим врагом! Пойду войной, жестокостью, беспощадностью!

— Делай как знаешь, брат. Ты старше, тебе виднее, — ответил с усмешкой младший, брезгливо освобождая руку.

Глава вторая

Без гарантий

В бараке ни души — все каторжанки ушли на смену. Сонька сидела возле буржуйки, в которой потрескивали дрова, ждала дочку. Вскоре дверь барака распахнулась, и к матери быстро направилась Михелина. Присела перед нею на корточки, спросила деревянными от мороза губами:

— Соня… Что стряслось? Меня торчила прямо из красильни вытащил, велел бежать к тебе.

Несмотря на арестантскую одежду, девушка смотрелась красиво, едва ли не игрушечно. Мать поцеловала ее с нежностью, усадила рядом с собой.

Та стянула рукавицы, подышала на озябшие пальцы.

— Пана Тобольского убили, — помолчав, сказала Сонька.

— Слышала. Тетки только об этом и судачат. Правда, что это сделал Михель?

— Так говорят.

— А что с ним теперь будет?

— Думаю, ничего. Подержат в карцере и выпустят. Сумасшедший, чего с него взять?

— Я его боюсь.

— Михеля?

— Да. Он, когда видит меня, всегда мычит и что-то пытается сказать. Как думаешь, он знает, что я его дочка?

— Вряд ли. Он знает только меня. — Сонька помолчала. — А вот пана Тобольского жаль.

— Ты любила его?

Мать усмехнулась, пожала плечами.

— Он любил меня. Всю жизнь.

— А меня зачем со смены погнали?

— Начальник распорядился.

Дочка села поудобнее, приобняла мать, почему-то перешла на шепот:

— Ты с ним разговаривала?

— С начальником?

— Да… Какой он из себя? Говорят, молодой.

— Молодой, — улыбнулась Сонька. — Симпатичный.

— С тобой нормально разговаривал?

— Вполне. — Воровка внимательно посмотрела на дочку. — Ты должна с ним познакомиться.

— Мам, ты чего? Кто он, и кто я.

— Он мужчина. К тому же молодой. Ему нужны женщины.

— Но почему я?

— Потому что здесь, кроме тебя, не на кого глаз положить.